Отец, слушая меня, не выдерживает и проводит ладонью по животу.

— Проголодался я, — говорит задумчиво, со вздохом. — Тяжело нам дался твой экзамен. Но оно того стоило.

Я усмехаюсь, чувствуя, как легкость возвращается.

— Может, в столовую перед дорогой? — предлагаю с воодушевлением. — Ты знаешь, здесь кормят на убой.

Он одобрительно машет рукой, и мы направляемся к самому дальнему терему, высокому, деревянному зданию, у входа в которое уже скопилась небольшая очередь.

Мы подходим к длинной очереди перед теремом-стряпущей избой или поварней, как называют ее здесь многие, встаем в конец.

Парни впереди переговариваются, оживлённо обсуждают, что сегодня на обед — то ли щи с мясом, то ли котлеты с горохом, то ли пирожки с грибами.

— Ну его этот горох, потом ходить полдня как пушка.

— А ты много не ешь, другим оставь, — смеются над ним друзья.

— А ты на грибы не налегай, а то будет как в прошлый раз.

— А как было?

— Млел часа два, представляя девицу с грудями, целовал их.

Снова ржут как кони.

Я пытаюсь уловить разговор, но внезапно их голоса замолкают, будто кто-то резко приказал заткнуться.

Замолкают, и как по команде все поворачиваются в нашу сторону.

В воздухе повисает странное, настороженное молчание.

На мгновение кажется, что все замерли, но потом волна шепотов прокатывается по толпе — едва слышная, скользкая, как холодный ветер по шее.

— Трубецкой… поджигатель… магия у него так и не открылась… инициацию провалил…

Я ощущаю, как будто змеиный язык пробирается сквозь всех этих людей и, обвиваясь, подбирается к моему затылку. Неприятное ощущение накатывает — чувствую, что они явно что-то против меня имеют.

Спустя мгновение, перед нами образуется пустота, словно невидимая рука раздвигает очередь, и те, кто были впереди, сдержанно пятятся, оказываясь позади нас, будто нас боятся или просто не хотят стоять перед нами. Отец оглядывается на меня, хлопая по плечу, явно довольный такой «почтительностью» к нему.

— Старших надо уважать! — гундит он, словно назидательно, нахмурившись, но при этом в голосе улавливается нотка самодовольства, как будто верит, что это его здесь пропустили вперед.

А я отлично понимаю, что причина другая.

Чувствую это нутром — парни не хотят, чтобы я стоял за их спинами, боятся, что я могу услышать их, следить за ними.

Боятся моей сломанной магии?

Неприятно осознавать такое, как будто сам воздух вокруг начинает наполняться враждебностью.

Но в этой ситуации есть плюс.

Вздохнув, я расправляю плечи и жестом приглашаю отца следовать за мной.

Мы первыми входим в терем, скрипя половицы, и в помещении тут же накатывает густой запах еды. В воздухе плывут ароматы свежего хлеба, тушеной капусты и мяса, и я чувствую, как голод скручивается внутренности.

Я замираю, взгляд сам собой прикован к девушке за прилавком. Новенькая буфетчица — не женщина, а настоящее явление. Высокая, статная, с такой фигурой, что взгляда не оторвать.

Легкий свет от окон льется на нее, подчеркивая каждую линию: пышные бедра, тонкая талия, плавные, уверенные движения рук, пока она раскладывает на подносе пирожки.

Густые волосы — тёмно-русые, словно лён, вымытый весенним дождем, собраны в косу, которая спускается до пояса.

На голове косынка красная в тон сарафану, а белая рубашка под сарафаном в тон милому молочному лицу.

Девушка ухитряется выглядеть одновременно и просто, и по-княжески величественно.

Мой взгляд замирает на груди, обтянутой тесно и приподнявшей грудь тканью сарафана.

Пышные формы — не стесняясь, а скорее горделиво — намекают на силу, заложенную русской природой. Взгляд, едва заметно усталый от долгой работы, но ясный, цепкий.

Темные брови и густые ресницы оттеняют светлую кожу, румянец на щеках выглядит то ли от жара кухни, то ли от природного здоровья.

Глаза большие, голубые, с хитрым огоньком, который вспыхивает, когда её взгляд встречается с моим, и она чуть приподнимает уголки губ в приветливой, но немного лукавой улыбке.

Девушка с табличкой на груди «Марфа» уверенно держит в руках поднос с пирожками, словно по привычке, с лёгкостью, будто всю жизнь только этим и занималась, но есть в ней что-то особенное — возможно, уверенность, возможно, спокойствие, а может, это просто её красота, эта прирождённая женственность.

Стою, будто приклеенный, и смотрю в глаза красавице-стряпухе, а её взгляд тяжелый, злой. Небрежно кивает на пирожки:

— Князь Дмитрий Тимофеевич, берите уже, и идите, очередь задерживаете.

Чувствую, как сердце ухает вниз, но отступаю с пирожками, словно бы не проиграв.

Не пойму одного, она ниже меня по положению, как смеет так грубо обращаться.

За этим ее холодным взглядом явно что-то кроется.

Сажусь за стол, ставлю перед собой тарелку с добычей, но в горло не лезет — голод как рукой сняло. За спиной слышу насмешливое бурчание отца, как будто всё он уже понял.

И тут в дверях появляется рыжий детина — тот самый амбал, громоздкий, с мощной шеей и кулаками, как два булыжника. Едва завидев меня, он вскидывается, словно на пружинах, и словесно набрасывается:

— Это ты, князь, Букле лапы опалил! Она теперь в лечебнице!

В недоумении смотрю на него, а отец, не в силах молчать говорит громогласно:

— Что за бред? Мой сын всё время был здесь!

Но рыжий не унимается, громыхает:

— Букля несла приказ о твоем отчислении, и тут приказ вдруг вспыхнул — за ним нить загорелась, на которой он был привязан, после лапку опалило!

Тут до меня доходит: это они мне мстят за бой, который был остановлен, ведь в результате, выиграли не те, кто в первый раз показывал хорошие успехи, а другие.

А рыжий детина всё больше распаляется, башкой вертит, словно бы вот-вот с размаху врежет.

— Дмитрий Тимофеевич, ты меня до крайности довёл, — выплевывает он, сверкая глазами. — Я тебя вызываю на кулачный бой! Прямо сейчас.

Поднимаюсь, вскидываю бровь, не скрывая ухмылки:

— Серьезно? А где перчатка? — спрашиваю с нарочитым удивлением.

— Какая ещё перчатка? — он, похоже, не понял намёка, злобно щурится.

— Ну, ты же на поединок вызываешь, — усмехаюсь я, смакуя каждое слово. Толпа вокруг начинает роптать, как вода в котле. И тут замечаю, как стряпуха в красном сарафане — та самая красавица — стоит у прилавка, смотрит на рыжего взглядом полным поддержки и любви.

Становится ясно как день,