Старичок низкого роста, с большими круглыми очками, которые сползают ему на кончик носа. Его мантия кажется на пару размеров больше, чем нужно, и постоянно цепляется за разные предметы, пока он пытается загнать всех зверей в одну клетку и накрыть темной тканью.

Из карманов Лаврика торчат необычные магические штуковины — вечно жужжащие шкатулки, полураспустившиеся перья, и пузырьки с зелёным дымом, пугающим озверевших животных, который иногда выходит прямо во время урока.

Директор достает из правого кармана дезодорант и разбрызгивает по помещению, пока мы с отцом чихаем, он бросается к окну, распахивает его настежь.

Лаврик обожает рассказывать истории о своих «магических подвигах», но его рассказы часто прерываются — то шляпа закроет глаза, то заклинание пойдёт не так, и вместо эффекта, например, превращения в орла, он случайно превращает свои волосы в пёстрые перья.

Ученики обожают его, хотя и никогда не знают, чем закончится очередной урок.

Он добрый, поэтому мне непонятно, что я должен был натворить, чтобы вылететь отсюда пулей?..

— Лаврентий Лаврентьевич, добрый русский человек, войди в мое положение. Не за сына прошу, за державу. Дмитрий Тимофеевич — оплот московского государства, ты сам видел пророчество, знаешь, какое будущее его ожидает…

Оба глядят на меня сочувствием, будто хоронят.

Ну их нафиг. В гробу я видал такое заступничество бати.

Я здесь с Димастым, не дам ему пропасть, не позволю подставить. Вдвоем мы справимся. У Трубецкого свои дары, у меня свои, нас не одолеть никому, кроме бюрократии и дураков! Но даже их мы преодолеем.

— Ты, князь, меня не суди строго. Я тоже за Русь радею всей душой, трачу всего себя на то, чтобы ученики мои страну свою подняли в тот самый страшный момент, когда никто не будет понимать, где зло, где добро. Они сердцем учуют опасность. И людей за собой поведут. А насчет твоего сына у меня особые указания сверху, — показывает пальцем на небо.

Интересно, с кем общается Лаврик? С богами, стихиями, эгрегорами, шаманами или он сейчас говорит про светские лица — про царя и князей? Может, у него связи с другими кланами, и те давят на директора?

— О презумпции невиновности не слышали, не? — впервые вклиниваюсь в разговор. Меня начинает напрягать ситуация. Я был хорошим половину дня и все мною командовали, или пытались, я дал им сесть мне на шею, свесить ноги, но любому терпению приходит конец. Вот и моему хана.

Лаврик разглядывает меня через очки.

— Я требую пересдачу! — слышу свой ломающийся голос.

— Пересдачу инициации? Помилуйте, князь, еще никто в этой школе не получал второго шанса, — Лаврик тяжело вздыхает.

— Я не никто! — рычу грозно, и тигр в клетке рыкает со мной в унисон. — Я князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой!

Отцу передается моя уверенность, и он тоже утвердительно качает головой.

— Пересдача.

— В прошлый раз вы сожгли терем лекарского факультета, едва удалось спасти учеников! У одной трети боярских сыновей бороды больше не растут, у второй — цвет с русого изменился на рыжий и свекольный. Как прикажете мне реагировать на жалобы от бояр? Пока вы, князь, нежились в постели меня клевали злобные отцы и матери, требовали изгнать вас в училище!

Ах вот оно что. Память возвращает меня в прошлое и я цыкаю недовольно зубами.

Я провали инициацию не по своей воле, меня пытались подставить.

Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Приносить сейчас свои извинения бесполезно, храм восстановлен магией, ученики не пострадали… почти.

Объяснять Лаврику, что я зашел в лабораторию за тетрадкой, которую забыл после урока, и там все к чертям собачьим взорвалось, смысла нет. Потому что видеокамера дала показания против меня. На видео во время происшествия кто-то, приняв мою личину, одевшись как я, орудовал со снадобьями и химикатами.

Только я здесь ни при чем. И свою фамилию не вписывал в экзаменационный лист, инициацию по зельям я не должен был проходить. Кто-то внес мою фамилию в электронную базу, сделав так, что я выбрал аптечное дело вторым дополнительным экзаменом.

Разминаю шею, так быстрее думается, вспоминаю обстоятельства того дня, и отмечаю про себя массу пунктов, на которые раньше не обратил внимания.

Сразу после этого чрезвычайного происшествия последовал мой основной экзамен, который я благополучно провалил.

Мы разбились на две команды, взлетали на драконах ввысь и били друг в друга.Синяя команда — громом и молниями, наша –красная — огненными молниями и шарами. И только я отличился — вместо шаров из моих пальцев выходили тонкие огненные нити. Ладно бы никуда не попадали, но они поджигали хвосты боевым драконам. В результате бой был остановлен, мне поставлен неуд, а парни продолжили без меня на следующий день, после того, как драконы были излечены.

Твою ж мать!

Лучше бы не вспоминал этот срам.

Теперь мне тяжелее смотреть в глаза Лаврику, отцу, тому же Грише.

Осознаю, что должен всё исправить, как минимум найти того, кто организовал диверсию, чтобы он сварил зелье для исправления цвета боярских бород.

Лаврентий снимает очки, снова водружает на нос, вздыхает тяжело. И повторяет это раз за разом.

Но я незакипаю, как раньше, наоборот в моей душе разливается спокойствие.

— Пересдача! — требую я.

Скрестив руки на груди, директор цепко впился в меня взглядом из-под массивных очков, словно пытаясь пробить ответным колдовским посланием. Словно, хочет расколоть, чтобы я признался, что случилось в тот день.

— Ваше решение, профессор? — голос отца холодный и резкий.

Ну вот, узнаю воеводу и боярина самого Ивана Грозного! — усмехаюсь мысленно.

— Князь Тимофей Романович, — протягивает профессор с легкой усмешкой, в которой сквозит не то любопытство, не то раздражение, — вы утверждаете, что инициации помешала болезнь вашего сына? И как только он «окрепнет», мы должны будем дать ему шанс пересдать экзамен?

Его голос звучит холодно, будто он произносит каждое слово через силу. Но я понимаю, что старик дает нам подсказку — использовать болезнь — слабость как аргумент для объяснительной записки.

— Это невозможно, — сухо добавляет он, на всякий случай поджав губы, как будто сам себе не доверяет, что скажет «да».

Отец, высокий и величественный, выпрямляется и хмурится, пристально глядя на профессора.

— Почему? — интересуется спокойно, чуть поднимая бровь.

— Исключений нет, — чеканит профессор, чуть повернув голову. В его взгляде нет ни капли сомнения, словно