— Как вы хорошо помните эту дату! — удивился я.

— Еще бы! — сказал Бенцик, пуская кольца дыма. — Разве можно забыть день, когда кончилось детство и началась самостоятельная жизнь! Шли годы, и постепенно я стал неплохим свинопасом. Работа моя была, конечно, тяжелой, грязной. Однако я полюбил свое дело, полюбил животных, работал честно, на совесть. Но вот когда я, грязный и усталый, шел после работы деревенской улицей, кто-нибудь из парней обязательно кричал мне вслед:

— Смотрите, вон идет его величество графский свинопас!

И все дружно принимались хохотать.

Шандор не понимал, над чем потешаются эти глупые люди, что они находят веселого в его профессии. Отец Шандора тоже был свинопасом, но кто мог сказать о нем что-нибудь худое? Разве он не в поте лица зарабатывал свой хлеб? Конечно, наверное, приятнее родиться графом, чем свинопасом, но разве свинопас не человек? Где справедливость? Бенцики растят свиней, а графы Алмаши их едят. Что же труднее: вырастить свинью или съесть ее в жареном или копченом виде? Почему же смеются над трудом, а не над праздностью и бездельем?

Еще прошло много лет, и вот когда виски графского свинопаса начали покрываться первым инеем, он заметил, что его сыновья становятся совсем взрослыми. И Шандор, как и каждый отец, всерьез задумался над их будущим. Всю жизнь он работал, и всю жизнь над ним издевались, кололи глаза тем, что он свинопас. И Шандор Бенцик, конечно, не хотел, чтобы и над его сыновьями смеялись всю жизнь. И хотя ему никогда не было стыдно, что он возится со свиньями, он сказал детям:

— Выбирайте себе любое дело, только не идите в свинопасы. Вот вам мой отцовский наказ. А когда я умру, то положите со мною в гроб мой хлыст. Пусть вместе со мной умрет последний свинопас из рода Бенциков.

Заведующий фермой выбил из трубки потухший пепел, и его сосредоточенное, задумчивое лицо озарилось доброй улыбкой:

— Но оказалось, что я собрался умирать очень рано. Наступила новая жизнь, и я помолодел лет на тридцать. Это я сужу хотя бы по тому, что меня, пожилого человека, решили послать на зоотехнические курсы. Потом я работал старшим свинопасом, теперь заведую фермой. Названия и должности меняются, работа же остается прежней: ухаживаю за свиньями. Только теперь никто не говорит, что профессия свинопаса такая постылая. Ведь окорока и колбасы едят уже не графы, а простой народ.

Шандор Бенцик замолчал, и разговорить его было трудно. Он добавил лишь, что в госхозе основная порода свиней — знаменитая монголица. Сейчас он занимается выведением новой, еще более продуктивной породы. Но работа не закончена, и говорить о ней рано. А вообще его жизнь прошла без всяких приключений; за границей он нигде не был, из Мезехедеша почти никуда не выезжал, но очень хотел бы попасть в Москву, познакомиться с советскими свиноводами…

Но оказалось, что в жизни Бенцика были поистине героические страницы. Я узнал об этом на следующий день, когда вместе с директором госхоза товарищем Тибором возвращался в город Бекешчабу. Дорога шла через густую столетнюю дубраву. Навстречу нам проехал объездчик на двуколке, запряженной гнедым конем, и казалось, мы очутились в дремучем нехоженом лесу. Но вот лесную тишину разорвал пронзительный гудок паровоза. От неожиданности я вздрогнул.

— Недалеко станция, — пояснил директор. — Вот там-то и похитил Бенцик своих свиноматок.

— Похитил свиноматок? Зачем же ему надо было похищать свиней?

Директор засмеялся:

— Э, да я вижу, старик умолчал о самом интересном. Это на него похоже. Скромен. Больше всего на свете боится показаться хвастливым. Придется мне продолжить рассказ.

Осенью сорок четвертого года гитлеровцы под ударом советских войск откатывались на запад, специальные фашистские команды, а попросту грабители, отбирали у людей все, что можно было отобрать. На станции они устроили огромный загон, куда из Мезехедеша и других сел пригоняли свиней. И вот настало время, когда со станции должен был уйти в Германию последний эшелон. Свинарники были пусты. Последние животные тревожно хрюкали в загоне.

Старый свинопас хорошо понимал, что если фашисты увезут этих последних монголиц, то может исчезнуть ценнейшая порода. Шандор Бенцик никогда не считал себя храбрым человеком. Но, не раздумывая, он пошел на героический шаг. Ночью Бенцик проник в загон. Если бы хоть одна свинья тревожно взвизгнула, часовые спохватились бы и застрелили на месте старого свинопаса. Но Бенцик хорошо знал норов своих любимиц. Перед рассветом за два часа до начала погрузки Бенцик осторожно вынул шесть досок из забора и через проем вывел одну за другой десять свиноматок. Их он спрятал у надежных людей на хуторах.

А война уходила на запад, к Будапешту и Балатону, к австрийской границе. Стих грохот орудий, и люди в Мезехедеше стали возвращаться к мирным делам. И вот тогда Шандор Бенцик отдал народу похищенное им стадо.

За спасение, сохранение и разведение монголицы родина присвоила бывшему графскому свинопасу премию имени Кошута.

— Остается только сообщить, — заключил свой рассказ директор совхоза, — что теперь у нас тысячи голов монголицы, потомков тех десяти свиноматок, которых угнал из фашистского загона Шандор Бенцик…

И снова вокруг нашей машины полыхает хлебное море. Мы продолжаем путешествие по Альфёльду, счастливой земле свободных хлебопашцев и животноводов. Я думаю о знаменитой династии свинопасов Бенциков, которая пережила в Народной Венгрии династию светлейших графов Алмаши. Иначе и не могло быть. За многие века династия графов не принесла никакой пользы Венгрии. Династия же свинопасов приумножила богатства народа. Ее знает, ею гордится весь этот благодатный край. А о династии графов Алмаши вспоминают лишь иногда, да и только потому, что она в некотором роде имеет отношение к славной трудовой династии свинопасов Бенциков.

Венгрия,

1967 г.

ОСТРОВ СОКРОВИЩ

Мы решили путешествовать по Шри Ланка впятером; корреспондент французской газеты «Юманите» Жак Кан, сотрудник вьетнамского телеграфного агентства Ле Чен, польский журналист Ришард Фрелек, правдист Олег Скалкин и я. До этого никто из нас не был на этом острове, все здесь для нас в диковинку, лишь Ле Чену что-то напоминает его родину — Вьетнам.

Наша международная журналистская группа остановилась в фешенебельном отеле «Маунт Лавиния», который дыбится своими остроконечными крышами в густом кокосовом лесу на самом берегу Индийского океана. За окном номера расстилается бескрайняя голубая ширь. Огромные волны, возникнув у самого края горизонта, стремительно несутся к берегу и, разбившись о камни, умирают, оставляя после себя вспененные брызги.

В «Маунт Лавинии» не чувствуется дневного зноя. В номерах с потолков