поговорить?

Я наклоняю голову, сузив глаза. Поговорить?

Когда он видит, что я молча наблюдаю за ним, то фальшиво кашляет, его глаза подозрительно рыскают вокруг, прежде чем заговорить снова.

— Я знаю, что ты в том возрасте, когда... — еще один фальшивый кашель. Мне почти хочется закатить глаза и сказать ему, чтобы он уже сказал это. — Когда ты замечаешь девушек, — наконец говорит он, и уголок моего рта приподнимается.

Так вот в чем суть проблемы.

О завоеваниях моего брата ходят легенды, если верить уличным слухам. Нет ни одной девушки, которую бы он не трахнул. Конечно, если верить слухам. Один взгляд на Мишу, и можно сказать, что он, наверное, платит людям, чтобы те их распространяли. А учитывая то, какой он трус, могу поспорить, что у него даже тревога по поводу выступлений.

— Неужели, — говорю я, опираясь на ладони и ожидая, что скажет мне отец.

— Может, мне стоит попросить твоего брата поговорить с тобой. — задумчиво добавляет он через некоторое время, и мое лицо тут же искажается от отвращения.

— Не беспокойся об этом, отец. Я в полном порядке. И меня не интересуют... — я делаю паузу, тщательно подбирая слова: — … по крайней мере, пока, — говорю я честно.

Неужели он действительно думает, что какая-нибудь девушка захочет общаться со мной? Взрослые мужчины из кожи вон лезут, чтобы избежать меня. Девушки реагируют так, как реагируют девушки — стоит им только взглянуть на меня, и они с криком убегают.

Очевидно, Миша не единственный, кто имеет репутацию в этом районе.

— О, — он слегка хмурится, разглядывая одежду на полу.

— Сынок... ты... — заикается он, и мне хочется простонать вслух. Он ведь не собирается спрашивать меня о моей сексуальной ориентации? — Гей?

Я моргаю один раз, медленно.

— Нет, — отвечаю я, глядя ему прямо в глаза. — Я не гей. И я не трансвестит, — добавляю я, зная, что это следующее, что он спросит.

— Понятно, — отвечает он, выпрямляясь. Он, несомненно, рад, что его не будет стыдить сын-гей или гендерно неконформный.

В нашей культуре признаться в подобном было бы равносильно подписанию смертного приговора, и я знаю, что отцу было бы грустно расставаться со своим любимым оружием.

Не то чтобы я не думал об этом. Он прав, что я уже в том возрасте, когда должен замечать девочек, или мальчиков, или... кого-то. Но я не могу проявить интерес ни к кому и ни к чему. Мои мысли сосредоточены только на следующем убийстве: когда, кого и как.

Кроме того, даже если бы я интересовался кем-то, кто осмелился бы подойти ко мне?

Я киваю ему, аккуратно забираю одежду и кладу ее рядом с собой.

— Ваня меня убьет, — бормочу я себе под нос, зная, что она будет в бешенстве, если что-то случится с ее новой одеждой.

Отец замирает на месте. Он наполовину повернулся; его профиль в тени, и он странно смотрит на меня.

— Что ты только что сказал? — спрашивает он, его слова медленные и размеренные.

— Ничего, — лгу я. Я не собираюсь бросать Ваню под автобус. Особенно когда ее присутствие — единственное, что помогает мне оставаться в здравом уме.

— Нет, ты сказал это, — продолжает он, подходя ко мне. Его глаза темнеют, и мне трудно определить эмоции на его лице.

Он сердится? Шокирован? Боится?

В его чертах прослеживается сочетание всех трех эмоций, и на мгновение я оказываюсь не в состоянии отреагировать.

— Нет, я этого не сказал, — повторяю я, продолжая уловку. Для пущей убедительности я даже позволил своим губам расшириться в небольшой улыбке.

— Нет, ты сказал. Ты назвал имя своей сестры. Я четко расслышал, — он протягивает руку к моей рубашке, поднимая меня.

Ошеломлённый, я смотрю на него в замешательстве. Это первый раз за много лет, когда он добровольно прикасается ко мне. Неважно, что это также первый раз, когда он осмелился пойти против меня.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — отвечаю я, притворяясь, что не понимаю.

— Ты думаешь, Илья не рассказал мне о твоем маленьком приключении в тату-салоне? — спрашивает он, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не отреагировать. Это ничего не даст, только вызовет его гнев, а это последнее, что мне сейчас нужно.

Я не могу позволить себе, чтобы он запер Ваню или запретил ей приходить ко мне снова. Это было бы невыносимо.

— Она не виновата, — тут же начинаю говорить я. — Я убедил ее поехать со мной туда. Она боялась расстроить тебя, но я заставил ее, — я смотрю отцу в глаза, желая, чтобы он поверил моим словам.

— Она... твоя сестра, — продолжает он, на его лице все та же смесь неузнаваемых эмоций, что и раньше.

— Да. Ваня не хотела, но я убедил ее, — повторяю я и наблюдаю: почти в замедленной съемке его глаза расширяются, а руки отпускают мою рубашку.

Я беру себя в руки и отхожу на некоторое расстояние. Я не хотел бы причинить ему боль, даже случайно. Я дал обещание, что никогда не причиню вреда своей семье, и буду придерживаться этого обещания.

— Ваня... ты говорил с Ваней? — повторяет отец, почти в оцепенении. Я киваю.

— Она не виновата. Пожалуйста, не наказывай ее, отец.

Он поднимает на меня глаза, уголки которых опущены вниз. Его лицо внезапно выглядит старым и изможденным.

— Как давно ты разговариваешь с Ваней, сынок? — его тон становится мягче, и мои брови сходятся в замешательстве.

— Она не виновата, — только и говорю я, но отец быстро заверяет меня, что ничего плохого ей не будет.

— Я знаю, что она... что она твой близнец, — добавляет он, и это дает мне небольшую надежду. Может быть, он поймет, как Ваня важна для меня, и что она должна оставаться рядом со мной.

В конце концов, она моя лучшая половина.

— С самого начала. Она тайком приходила ко мне. Пожалуйста, позволь нам проводить время вместе. Она меня успокаивает, — говорю я, надеясь, что он меня поймет.

— Она успокаивает тебя? — спрашивает он.

— Да, успокаивает.

— Сынок... — начинает он, качая головой и делая шаг назад, — твоя сестра умерла.

— Что? — я быстро моргаю, боясь, что неправильно его