Он не такой, как я... Он не понимает, что такое вскрытие человеческого тела, что такое очарование тем, что скрывается внутри — миллион вопросов без ответов, а ответы смотрят нам прямо в лицо.

Он не понимает.

Но при всем своем отвращении к нашим внеклассным занятиям, он единственный, кроме Вани, кто не боится меня. Он может смотреть мне в глаза и бросать вызов, не боясь, что я перережу ему горло за минуту. Он может говорить и спорить со мной, ни о чем и обо всем.

Он не понимает, как много значат для меня эти мелочи. Особенно когда люди убегают от меня, как только я пытаюсь открыть рот, чтобы заговорить.

— Это должно быть то, что нужно, — вздыхает татуировщик, откидываясь назад, чтобы осмотреть свою работу. — Теперь тебе нужно быть осторожным, — продолжает он инструктировать меня, как за ними ухаживать.

Вскоре мы с Ваней выходим за дверь и возвращаемся домой. Тату-салон находится не слишком далеко от нашего дома, но мы идем в обход, пробираясь по более населенным улицам Брайтон-Бич.

— Подожди! — восклицает Ваня, спеша к одной из витрин, с изумленным видом разглядывая платья на манекенах.

— Ты же знаешь, отец никогда не позволит тебе надеть что-то подобное, — говорю я, забавляясь и кивая на длину платья. Оно едва достигает колена, а у отца есть непреложное правило для всех его дочерей. Не носить ничего, что показывает слишком много кожи.

Ваня разочарованно вздыхает, ее взгляд метался между ее драным платьем до середины бедра и тем, что висит в витрине.

— Как думаешь, он когда-нибудь разрешит мне надеть что-то подобное? — спрашивает она довольно безнадежным тоном.

— Сомневаюсь, — честно отвечаю я.

Быть паханом Брайтон-Бич Братвы означает, что имидж отца должен быть безупречным. Это распространяется и на его собственную семью — особенно на его дочерей. Для его сыновей стандарты, конечно, другие.

Женщины в семье должны быть скромными, с застенчивым нравом и достаточно податливыми для своих мужчин.

Мужчины, с другой стороны, показывают свою силу через количество насилия, которое они могут обрушить на своих врагов, через безжалостность, которую они проявляют.

В этом смысле я — примерный ребенок отца, хотя знаю, что в глубине души он меня боится. Ваня, с другой стороны, противоположность всему, за что они выступают, и до сих пор ей удавалось хорошо скрывать свою темную сторону. Никто, кроме меня, не знает, на что она действительно способна.

К счастью, у отца есть две другие мои сестры, которые являются воплощением приличия — милые и скромные.

— Черт побери, — тихо ругается она, ее взгляд все еще сосредоточен на куске ткани.

Даже не задумываясь, я хватаю ее за руку, иду в магазин и набиваю ее руки стопками одежды.

— Давай, примерь их, — призываю я сестру, когда ее глаза вопросительно расширяются.

— Правда? — голос у нее тоненький, и я просто киваю. — Но у нас нет денег...

— Есть. У меня есть, так что не волнуйся, — уверяю я ее, ведя в сторону примерочной.

Ее губы слегка дрожат, и она бросается ко мне, обнимая меня за шею.

Я закрываю глаза, наслаждаясь этим маленьким жестом.

Никто не прикасается ко мне.

Никто не осмеливается. Такие маленькие моменты напоминают мне, что я человек, с человеческими потребностями.

Когда в последний раз кто-то обнимал меня?

Я... не помню.

Кто-нибудь когда-нибудь обнимал меня?

— Вперед! — снова говорю я, выныривая из своих размышлений, довольный тем, что решил сделать это для нее.

Она бросается в примерочную, и звук падающих на пол вешалок говорит мне о том, что она вне себя от радости.

Улыбка играет на моих губах, когда я впитываю ее заразительный восторг.

Ваня продолжает показывать мне все платья, и я даю свое согласие, говоря, что она может купить все, что захочет.

У меня припрятаны деньги, и раз они мне не нужны, я могу потратить их хотя бы на нее.

Когда она закончила примерять платья, мы заплатили за них и отправились домой. Но перед тем, как идти домой, я также веду ее в магазин, чтобы она могла выбрать что-нибудь для лица.

Раз уж ее так беспокоит ее шрам, может, есть способы скрыть его, не прибегая к татуировкам? Остановившись у прохода с косметикой, я помогаю ей выбрать оттенок пудры, более близкий к ее цвету кожи.

Когда мы расплатились за косметику, улыбка, которую она мне дарит, способна озарить весь мир. Я настолько доволен таким поворотом событий, что начинаю думать о том, какую работу мог бы выполнять, чтобы заработать больше денег.

Ваня заслуживает всего и даже больше.

Рука об руку мы, наконец, идем домой.



Мой взгляд задерживается на кусочке паззла, пытаясь представить всю картину. Мне требуется пара секунд, чтобы представить все возможности, и вскоре весь паззл складывается в моей голове. Вздохнув, я начинаю расставлять кусочки по местам.

Иногда я даже не знаю, зачем берусь за головоломки, поскольку мне всегда требуется одинаковое количество времени, чтобы закончить их — независимо от уровня сложности.

С тех пор как мой отец постановил, что я могу убивать только с его разрешения, мое свободное время увеличилось почти вдвое. Сначала я пытался читать учебники, чтобы получить диплом, но даже это оказалось слишком легко. Благодаря эйдетической памяти мне достаточно прочитать что-то один раз, чтобы запомнить это навсегда. Немного иронично, учитывая, что мои собственные воспоминания до восьмилетнего возраста практически отсутствуют.

Я перехожу к следующей головоломке и секунду изучаю картинку, надеясь, что эта окажется немного сложнее предыдущей.

Я сосредоточен на решении головоломки, когда передо мной падает сверток с одеждой, и уже разложенные кусочки разлетаются в разные стороны.

Я хмурюсь, медленно поднимаю взгляд, чтобы встретиться с сердитым взглядом отца.

— Зачем тебе это? — спрашиваю я, заметив, что это та же одежда, которую я купил Ване пару дней назад.

— Зачем... — бормочет отец, качая головой и делая шаг назад.

— Представь мое удивление, когда твой брат сказал мне, что видел, как ты нес сумку, полную одежды. Причем женской, — говорит он, проницательно оценивая меня.

Миша... Конечно, он побежит к отцу.

— Ну и что? — я пожимаю плечами, не обращая внимания.

— Сынок, — начинает он, явно чувствуя себя неловко, —может, нам стоит