Вырвалась ненадолго. Выбралась на еще одну набережную. На воде канала покачивались разноцветные фонари, где-то в глубине, под водой, кружились магические огни. Сырая прохлада остужала разгоряченные щеки.

Что она делает? Как позволила привести себя сюда? Чего она хочет?

Желания Дженевры всегда были скромны. Она понимала с обреченной ясностью, что не выйдет замуж, не познает материнства, не станет одной из почтенных городских матрон. Старых дев нигде не любят, даже в Сидонье. Особенно в Сидонье: они напоминают, что человеческая жизнь состоит не из одних только наслаждений. Дженевра смирилась со своей участью. Но все в одночасье переменилось, и чего она хотела теперь? Мужчину? Или же наоборот, чтобы ее оставили в покое?

- Погадать тебе, девочка?

Вопрос застал Дженевру врасплох. Она обернулась, борясь с легким испугом, и посмотрела на старуху в домино — вот ведь наряд на все случаи жизни! В прорезях украшенной белыми перьями маски блестели хитрые и не сказать чтобы добрые глаза. Как говорят, «у гадалки не бывает добрых намерений».

- Нет, синьора, спасибо.

Дженевра попыталась обогнуть старуху, чтобы вернуться на площадь. Совокупляющиеся пары не так смущали ее, как пугала гадалка.

Сухие узловатые пальцы, очень холодные, сжали ее руку.

- Постой, дитя.

Дженевра попыталась вырваться, но старуха держала крепко, а потом и вовсе ноги точно приросли к земле под ее внимательным взглядом. Он все шарил, шарил по лицу Дженевры, по ее телу, казалось, способный проникнуть под слои ткани и даже под кожу.

- Спасение в гибели. Будь готова шагнуть за грань, девочка, если хочешь выбраться и выжить. Болтливые надгробия немало тебе расскажут, а их мертвецы промолчат. Комната за водопадом.

Старуха вдруг моргнула и отступила, разжав пальцы. Дженевра оказалась на свободе, но отчего-то все еще не могла пошевелиться, разглядывая гадалку с испугом.

- У вас могущественные враги, девочка. Если хочешь победить, не отступай от своего. И помни, если таково желание стреги, кто-то непременно умрет.

Старуха развернулась и пошла прочь. Голос ее звучал все глуше и глуше, пока не стих совсем. Фигура в домино растворилась в сумраке. Дженевра отмерла.

Она не верила в предсказания, но в том и беда. Как только оно прозвучит, это уже не имеет значения. Услышанное почти невозможно выкинуть из головы. Дженевра часто слышала о людях, для которых произнесенное пророчество становилось погибелью. И самое ужасное: она помнила все слово в слово. Этот яд уже разъедал изнутри.

Дженевра, гоня от себя этот страх, поспешила назад так быстро, как только позволяли непривычные и неудобные чопины. На них она покачивалась, точно молодое дерево в бурю.

Оказавшись снова в гуще толпы, она испытала неожиданное облегчение, несмотря на то, что вокруг по-прежнему бесновались возбужденные люди. Те, кто не поддался похоти, пили. Вино лилось рекой, на карнавале оно ни минта не стоило. И все же, среди криков, стонов, среди запахов вина и похоти Дженевра чувствовала себя спокойнее, чем там, в темноте, один на один со старухой-предсказательницей.

Кто-то подхватил ее. Дженевра не успела испугаться, а ее уже увлекли в танец, в безумную гальярду с ее прыжками и смешными шажками. Танцевать на чопинах было трудно, но очень скоро ей, несмотря на это, — а может, и благодаря собственной неуклюжести, — стало весело. Страх схлынул, оставив по себе легкую дрожь и явное облегчение. В мутное, странное предсказание старухи больше не верилось при свете факелов и магических огней, под визг скрипок. Просто какая-то маска-домино решила поразвлечься и напугать растерявшуюся девушку.

Дженевра запрокинула лицо к небу и рассмеялась.

Она выпуталась из объятий и углубилась в улочки этого веселого, охваченного карнавалом острова. Альдо Ланти оставил ее, так пусть потеряет теперь. Пусть поищет, если захочет.

Шаг за шагом, Дженевра затерялась в карнавальном действе. Парочки перестали смущать ее, а пьяные пугать. В конце концов, никто здесь, в городе полном жизни и силы, не причинит ей вреда. Со временем она и сама прониклась этой жизнью и силой. Она шла по набережным, пританцовывая. Одни только чопины не давали пуститься в пляс.

Дженевра шла и все более жадно глазела по сторонам, рассматривая яркие наряды, карнавальные маски и непристойные, возбуждающие сцены. Мир был полон стонов и возгласов, и ярких красок. На грудях женщин — на иных из одежды осталась только маска — цвели яркие цветы. Иногда Дженевра останавливалась и жадно рассматривала любовников, не зная, хочет ли она сбежать или испытать это. Кровь то и дело приливала к щекам, когда глаз выхватывал безумную позу или тревожащее воображение сочетание любовников. Двое, трое, четверо. Стоны, крики, бормотание, непристойные — еще более непристойные, чем все остальное, — возгласы. Розы и лилии на обнаженных грудях.

Маска слетела с лица одной из женщин, что скакала, точно дикая наездница, оседлав бедра любовника.

- Джованна… - ошарашено прошептала Дженевра.

На груди сестры «цвели» алые розы.

* * *

Всякий раз Альдо старался поскорее покинуть обитель Проклятых. Все они напоминали о скоротечности бытия и о том исходе, что ждет его. Оказываясь там, Альдо отчаянно стремился разрушить чары любой ценой. Когда со всех сторон окружали вода и тьма, когда чувствовалась близкая гибель, ничто не казалось слишком.

Оказываясь на поверхности, вдыхая сырой, но все же живой и свежий воздух, Альдо понимал, что у него есть пределы. Есть вещи, которые он ни за что не сделает. В минуту избавления от тьмы, спасения из загробного царства, Альдо ненавидел себя за решение причинить вред Дженевре Карни. Это пройдет. Совсем скоро лишь он сам будет иметь какое-то значение.

Ночной карнавал сыпал огнями, смехом, музыкой. И неизбежно даже здесь, на празднике похоти, можно было сыскать островок покоя и целомудрия. Особенно здесь. Отчего-то раз за разом, точно приливной волной Альдо приносило к этим людям, юным и невинным. И всякий раз он задавался вопросом, был ли когда-то таким же или уже родился бесчестным и жестоким?

При свете дня эти дети, называющие себя Святым Орденом Чистой Лилии, воротили нос от него, от Рауля, поносили Джанлу — негромко, впрочем, — и ужасались разгулу похоти и насилия. Но в ночь карнавала на всяком маска. Кто-то из членов ордена, для кого целомудрие было лишь игрой, пустым ханжеством, развлекались сейчас на площадях и каналах. А он мог под маской подойти к этим невинным.

В жаровне-клетке горел огонь, выплясывая на угольях. Тихо, нежно звучала