вероятно, просто возбудился бы и кончил себе в штаны. Кем он себя возомнил, проповедуя мне о рискованных играх? Это не я бегаю по городу, убивая половину населения. Я делаю глубокий вдох и позволяю ему увидеть ярость в моих глазах.

— Если ты уже знаешь, — рычу я, — тогда какого черта ты спрашиваешь?

Никто не утруждает себя ответом, и это только еще больше бесит меня, но я думаю, им это и не нужно. Они проверяли меня, и я потерпела неудачу. Хотя я понятия не имею, какими будут последствия или почему они выбрали тему моих месячных для проверки.

Роман кивает в сторону моей тарелки.

— Ты закончила?

— Я закончила еще до того, как начала.

Его губы чуть заметно подергиваются, и он кивает Леви.

— Уведи ее отсюда. Я думаю, мы достаточно натерпелись.

Я встаю, стиснув челюсть, не готовая к тому, что меня бросят обратно в эту дерьмовую маленькую камеру пыток.

— Нет, пожалуйста. Не отправляйте меня обратно туда. Пожалуйста. Мне там не нравится.

Роман просто встает и выходит из комнаты, как будто даже не слышал мою мольбу, и прежде, чем я успеваю отчитать его за придурковатое поведение, его брат оказывается у меня за спиной, его рука прижимается к моей коже и подталкивает меня вперед.

— Я бы посоветовал тебе двигать своей маленькой упругой попкой немного быстрее, — говорит он мне. — Я бы предпочел не тащить тебя вниз по лестнице.

В моей груди поселилась пустота, и хотя я взволнована тем, что ухожу от трех братьев, я бы все отдала, чтобы не возвращаться в темное подземелье с привидениями.

Пока мы идем обратно по дому, я не упускаю из виду, как он ведет меня по разным комнатам и коридорам, дезориентируя и путая в планировке этого крутого замка. Только когда мы достигаем большого бального зала, ко мне возвращаются чувства, и я точно понимаю, где мы находимся.

Я достигаю верхней ступеньки, и давление руки Леви на мою спину заставляет меня быстрее спускаться по крутой бетонной лестнице. Собираясь сделать следующий шаг, я поскальзываюсь и падаю, перекатываясь вперед и ударяясь ребрами об острый край ступеньки.

Я вскрикиваю, боль почти невыносима, когда я скатываюсь по ступенькам и останавливаюсь у подножия, но прежде, чем слезы успевают наполнить мои глаза от боли, Леви оказывается рядом, хватает меня за плечо и рывком ставит на ноги, его хватка подобна стальным тискам, он в взбешен и решителен.

Я останавливаюсь, пытаясь удержать равновесие и проверяя свой вес на ногах, мысленно прикидывая ущерб от падения, но, когда я оглядываюсь вокруг, мое внимание привлекает темная тень наверху лестницы.

Маркус медленно следует за нами по большому замку, и дрожь пробегает у меня по спине. Мы идем уже по меньшей мере целых три минуты, а я ни разу его не заметила. Что случилось с женской интуицией? Если мужчина следует за мной на улице, я это чувствую. Я знаю, что нужно быть осторожной, но с братьями ДеАнджелис предупреждений не бывает. Они будут преследовать тебя до тех пор, пока ты не истечешь кровью у них на руках.

— Двигайся, — рявкает Леви, не в восторге от моего падения или нескольких дополнительных минут, которые я потратила, чтобы проверить себя. Его рука возвращается к моей спине, и он толкает меня сильнее, заставляя шевелить ногами быстрее, чтобы не отставать от его широких шагов, неумолимый в своей миссии вернуть меня в мою камеру. Я не могу не оглянуться через плечо и не посмотреть, как Маркус продолжает идти даже после того, как я его увидела. Ему, блядь, все равно.

С каждым пройденным шагом, который погружает нас все глубже и глубже в темноту туннеля, меня охватывает ужас, и я обнаруживаю, что мои шаги становятся все меньше, по мере того как рука Леви сжимает сильнее.

— Пожалуйста, нет, — шепчу я в темноту, когда приближается дверь камеры. — Пожалуйста, я клянусь. Я буду вести себя хорошо. Только не туда. Я буду играть в любую гребаную игру, в которую ты захочешь, чтобы я играла. Я не…

Мое хныканье прерывается, когда Леви снова сильно дергает меня за руку, притягивая к себе, пока я не спотыкаюсь. Он ловит меня своей сильной рукой за талию и перекидывает через плечо, как тряпичную куклу. Он ускоряет шаг, двигаясь со скоростью, за которой я никогда не смогу угнаться, и прежде, чем я успеваю возразить, он уже у моей двери, широко распахивает ее и швыряет меня внутрь.

Телом я ударяюсь о кровать под странным углом, и, прежде чем успеваю удержаться, я падаю прямо на холодный камень под ней, ударяясь о то же бедро, на которое приземлилась, когда меня бросили сюда в первый раз.

Дверь камеры захлопывается, и звук тяжелого замка, задвигаемого на место, преследует меня. Знакомый грубый смех эхом разносится по длинному коридору, и каким-то образом я знаю, что это Маркус. Я думаю, что к насмешкам и преследованиям мне придется привыкнуть, если я собираюсь пережить это, но я уже знаю, что не создана для таких условий.

Здесь я умру, преследуемая мрачными жнецами.

Я сломаюсь.

Тяжелые рыдания вырываются из моей груди, слезы текут по моему лицу со скоростью света, безжалостно падая и пачкая черное шелковое платье мертвой матери моих похитителей. Я кладу голову на колени, когда обхватываю себя руками, отчаянно пытаясь найти хоть малейшее утешение.

И как раз в тот момент, когда усталость последних нескольких дней подкрадывается ко мне, тихое кап, кап, кап начинает разноситься по моей маленькой камере пыток, становясь все громче и громче с каждой каплей.

К непрекращающимся каплям присоединяется белый шум, и я прижимаю руки к ушам, чтобы заглушить его, но с каждой минутой безжалостный звук становится все громче и выводит из себя. Двери начинают хлопать, когда странные белые огни вспыхивают в подземелье, ослепляя меня, как вспышка молнии в темной ночи.

Звук сверлит мне голову, глаза горят от слепящего света, и я, наконец, получаю истинное понимание термина "игра", на которую намекал Маркус. Парни не намерены играть с моим телом, они хотят играть с моим разумом, и, черт возьми, они не сдерживаются.

Я срываю с себя шелковое платье и оборачиваю материал вокруг головы, туго натягивая его на уши и глаза и делая все возможное, чтобы блокировать все свои чувства. Это только начало. Интуиция подсказывает мне, что дальше будет только хуже.

Я падаю на жесткую кровать и натягиваю на себя одеяло, закутываясь в кокон, чтобы переждать это единственным известным