Ровно восемь раз было у нас тобой в прошлый раз.

— Девять, врушка, — через силу улыбался он. — Вечно ты преуменьшаешь мои заслуги.

— В последний раз мы заснули посередине, так что не считается, Стальной, — возражала она. — Дважды пять — десять. Вот это был рекорд, когда ты любил меня в первый раз, и до сих пор ты ни разу его не побил. Потому что ты — старый и немощный.

— Ну, подожди, Янка. Мы сочтёмся. Дай только добраться до тебя! За все оскорбления ответишь! — угрожал он, смеясь, и боль отступала.

— Конечно, отвечу! — радостно подтверждала она. — Вот приедешь, буду тебя кашкой кормить, дедуля. Плед подтыкать, чтобы не замерз. В поликлинику водить. А ты будешь ревновать меня к молодым медбратьям. Потому что все будут любоваться моей красотой.

— А обещала хранить верность, — вздыхал Стальной.

— Так я и храню, до твоего приезда. А потом буду просить у тебя совета насчет мужиков. Потому что у тебя же опыт, а я его не пропьешь. Если изменить рядом с тобой, так это не считается. Я же с твоего согласия. Будешь лично одобрять всех любовников. А если тебе кто-то из них не понравится, то клянусь, даже близко к нему не подойду.

— И почему мне всегда нравятся стерляди? — вздыхал Стальной.

— Потому что ты сам старая стерлядь! — парировала Янка.

— Ну с этим не поспоришь, — соглашался Стальной. — А еще потому, что мой покойный папа всегда говорил: " Нужно жениться на стерляди, чтобы она, перебесившись, стала хорошей женой. А не на хорошей девушке, которая взбесится и потом станет стерлядью".

Стальной завел мотор. Машина ожила, включился музыкальный центр:

Но если есть в кармане пачка сигарет,

Значит не всё не так уж плохо на сегодняшний день…

Стальной вспомнил, как Анка важно сказала, что знает Цоя, потому что слушала папины кассеты, и улыбнулся.

— Папа их с собой по горячим точкам возил, — грустно прошептала она.

Возил — в прошедшем времени. Значит, она тоскует по умершему отцу, а живет с отчимом, которого явно не любит. И Цоя слушает. Что она понимает в Цое? Эти мелкие — они не секут фишку 90-х. Хотя ей и не нужно, Стальной. Эти кассеты всё, что от отца осталось. Как она сегодня смешно ела у него в кухне! И есть ей явно не хотелось, и отказаться боялась. Через силу запихивала в себя завтрак и смотрела на него, как кролик на удава. И ведь было четко видно, что она его боится, но всё равно не сдавалась и спорила. Анка-пулеметчица! Стальной припарковался возле любимого ресторана. С тоской посмотрел на вывеску. Вышел из машины, взялся за ручку двери и остановился. Тьфу ты, чёрт! Она ж дура нецелованная! А по ней танком проедут. Разве можно танками по детям? Только не говори, Стальной, что тебе однописуально. Ни черта подобного! Он сел в машину и снова завел мотор. Где там она живет? Он напряг память, вспоминая адрес элитного поселка. Скрепы, говоришь? Ну посмотрим, мелкая чебурашка, что там у тебя за семейные скрепы.

5 глава. Разорванный панцирь Стального

Аня

Семейные воскресные обеды всегда были для меня пыткой. Единственный, кто меня понимал — это бабушка. Мы с ней жили отдельно, в ее крошечной квартирке на Арбате, которую когда-то дали ее мужу, моему покойному деду. Отчима бабушка ненавидела всем сердцем. Считала солдафоном, грубияном и дураком.

— Понимаешь, каким нужно быть идиотом, — говорила бабушка моей маме, медленно и аккуратно моя посуду, — чтобы каждое воскресенье собирать своих этих ужасных сослуживцев. Выслушивать в сотый раз их дурацкие плоские анекдоты, терпеть мои шпильки, портить выходной, только чтобы показать всем, что у него якобы образцовая семья! И совершенно неважно, что это благополучие фальшивое и намалевано яркими красками на картоне. В точности, как нарисованный огонь в очаге в каморке Папы Карло!

— Ты не понимаешь, — шипела моя мама, выхватывая из рук бабушки мокрые тарелки, и с такой яростью их натирала, словно хотела проделать в них дыру, — это семейные скрепы, понимаешь? Основа нашей нынешней государственности. Как мой муж может управлять обороной страны, если он даже своей семьей нормально управлять не может? Ты не понимаешь, что его никуда не продвинут? Что таким людям, как его начальство, важно, чтобы всё было под контролем? Что для них карьера начинается в семье, и они внимательно за этой семьей наблюдают?

— Я тебя умоляю! — морщилась бабушка. — Куда его можно продвинуть? Он же работает в департаменте военного имущества. Почетный и коронованный завхоз министерства обороны. У твоего Васятки скрепы могут быть только в анусе.

— Перестань, перестань! — мама швыряла тарелку в сушку и ее глаза наполнялись слезами. — Он — мой муж! Он — отец моих детей, в конце концов!

— Он — отец только одного ребенка, Танюшки, — не сдавалась бабушка. — Бедная девочка, как ей не повезло с генами! Слава богу хоть Анечку обошла стороной эта скорбная доля. Я не понимаю: как можно было после твоего первого мужа выйти замуж за этот кошмар?

Моего отца бабушка обожала и часто о нем рассказывала.

— Анечка, если бы ты его видела, — бабушка закатывала глаза, — красавец был! Высокий, статный, глаза голубые, но с восточной миндалинкой. Волосы темно-русые, прямые, но невероятной густоты! Вроде бы на первый взгляд очень похож на европейца, но миндалевидный разрез глаз и высокие скулы сразу выдавали в нем жителя Ближнего Востока. Ты от него полностью взяла форму глаз и скул. Настоящие ливанские арабы из аристократических семей все светлые и очень породистые. Приехал к нам из Бейрута учиться в военном училище. А как на нем сидела военная форма! А какой он был образованный и милый! Мы поначалу никак не могли выговорить его имя. Да и никто не мог. Его звали Сахид — аль — Алин. И фамилия: Аль-Шамс. Так вот когда он решил остаться здесь и женился на твоей маме, то из уважения к нам всем поменял имя на Владимира, потому что по-нашему Сахид — аль — Алин — это Володя. А фамилия его в переводе означает: солнце. Вот он и взял фамилию Солнцев. Поэтому ты, Аннушка, тоже Солнцева, а не прости меня, господи, Рыкова по отчиму. Достойнейший был человек! Не то, что Васятка, — она бросала презрительный взгляд на отчима. — Прав был Михаил Афанасьевич Булгаков: порода — она всегда чувствуется. И вопросы крови — самые сложные вопросы в мире!

— Этот кошмар,