Шрифт:
Закладка:
— Она ничего не умеет и не знает, — возразил Стальной.
— Еще лучше, — улыбнулся советник президента. — В таких вопросах иногда невинность срабатывает лучше, чем профессиональные навыки. Меньше подозрений вызовет. Будьте гибче, Стальной. Сейчас такие времена настали, что дилетанты справляются лучше, чем профессионалы. И не только в нашей области.
— Так, может быть, снимете меня с должности координатора операции и назначите кого-нибудь с улицы? — осведомился Стальной.
В кабинете повисла напряжённая тишина. Генерал Плетнёв нервно сглотнул и потянулся за минералкой. Рухама насмешливо прошептала:
— Упс!
Ее коллега, сидящий рядом, уткнулся в телефон, деликатно опустив глаза. Остальные присутствующие старательно изучали офисную мебель. И только Стальной внимательно смотрел на советника президента.
— Нужно будет — снимем, — сухо ответил советник.
Он неторопливо встал, дошел до двери, взялся за ручку, но на пороге обернулся и добавил:
— Ваша главная беда, Никита Ильич, в том что вы плохо знаете историю. Еще товарищ Сталин говорил, что незаменимых нет, — он вышел, громко хлопнув дверью.
4 глава. Танк и нецелованная дурочка
Участники совещания потянулись к выходу. Рухама задержалась, собирая фотографии и документы на столе. Стальной не сдвинулся с места, внимательно глядя на нее и ожидая, пока все разойдутся. Коллеги осторожно обходили их, бросая любопытные взгляды. Когда кабинет опустел, Стальной одним прыжком вскочил на ноги и молниеносно оказался возле Рухамы.
— Ах! — громко вскрикнула она, старательно изображая испуг.
— Не ломай комедию, милая, — попросил Стальной, нависая над ней.
— Согласна. Давай будем ломать мебель, как тогда, в Париже, пятнадцать лет назад, помнишь? — страстным шепотом проворковала она, села на стол и обхватила его ногами.
При этом взгляд ее оставался жёстким и колючим.
— Чего ты хочешь? — Стальной обхватил ее за талию и погладил идеальной формы колени.
— Ты о чем? — невинно осведомилась она, запустив руку ему под рубашку.
— Зачем тебе эта девочка?
Рухама отодвинулась от него и положила ногу на ногу.
— Ох тебя и зацепило, Стальной, — насмешливо пропела она. — Седина в бороду, бес в позвонки?
— В ребро, — автоматически поправил ее Стальной.
— В ребро — это извращение, — улыбнулась она, сверля его злым взглядом.
Она не простила тебя, Стальной. Не простила. И ее можно понять. Ты был единственным, с кем она не играла. И именно ты стал ее самым большим разочарованием. Можно соврать. Сказать, что дело не в девочке, а в том, что нет времени для экспериментов и ерунды. Потому что слишком многое на кону. Но зачем? Она видит тебя насквозь. Она — единственная женщина, которая понимает тебя даже лучше, чем ты сам понимаешь себя. Поэтому врать бесполезно, угрожать бессмысленно, пугать смешно. Значит, нужно просто попросить. По-человечески. В их профессии, где все врут каждую минуту из чувства долга, искренность ценится дороже золота.
— Просто отпусти ее, Рухама. Прошу тебя!
Она замерла, удивленно глядя на него. И вдруг в ее глазах мелькнула такая боль, что она даже постарела на пять лет, как минимум.
— Отпустить? — хриплым шепотом спросила она и резко встала, отвернувшись к окну. — Отпустить? — прошептала она снова.
Повернулась лицом к Стальному, подошла вплотную, приподнялась на цыпочки, заглядывая в глаза, и горько выдохнула:
— А что же ты меня не отпустил тогда, пятнадцать лет назад? Нас с тобой не отпустил? Единственный раз в жизни я хотела всё бросить. Уйти на покой, завести маленький домик, родить детей. С тобой, Стальной, с тобой, — она стукнула его кулаком в грудь. — А ты мне тогда сказал: "Страна на первом месте!" А через пять лет у тебя появилась Яна, и ей ты так не говорил. Ей ты сказал, что она на первом месте. Почему, Стальной? Чем я хуже?
Как можно ей объяснить, что Яна научила его существовать с женщиной в одном пространстве? А ведь он о многом не догадывался.
Не догадывался, что когда она лежит рядом с ним в постели, он должен сначала убрать ее длинные и роскошные волосы с подушки, и лишь потом обнять. Чтобы не наступить локтем и не причинить ей боль.
Не догадывался, что когда у нее эти дни, ее нужно обнимать и кормить сладостями, потому что ей плохо. Ведь когда Стальному плохо, то лучше к нему не подходить. И это сразу видно по его нецензурному выражению лица.
Не догадывался, что если она истерит и плачет, то не потому, что она — стерва. А потому, что она таким образом просит о помощи. Она всё может сама, но ей важно, чтобы рядом был большой и сильный мужик, который подойдет и скажет: " Я сам!"
Она научила Стального читать женщину, как открытую книгу. Те, кто говорят, что женщина — это тайна, просто не знают женского алфавита. У них ведь всё написано на лице. Только нужно всмотреться. Женщины не знают, чего они хотят. Им не обязательно знать. Для этого женщинам и нужен мужчина. Чтобы вовремя предугадывал все их желания и немедленно исполнял.
— Молчишь, Стальной? Тебе нечего сказать?
— Яна умирала, Рухама, — тихо выдохнул Стальной. — Я сказал ей это перед смертью, чтобы она ушла спокойно.
— Врешь! — вскинулась Рухама, ее глаза полыхнули ненавистью. — Ты бы сказал ей это и так. Ей, а не мне! Интересно, что ты говоришь этой малолетней дурочке? Как ты ее оберегаешь! Аж трясешься. И это при том, что стоит на кону. Если заставить Амина Аль-Ваффу быть сговорчивее, то он может надавить на кого нужно, провести сложную многоходовку и снять с России часть международных санкций, которые душат твою страну. И что делаешь ты? Не желаешь пожертвовать одной писюхой.
Стальной присел на край стола и устало закрыл глаза. Рухама была права по сути. Европейцы не меньше России были заинтересованы в снятии или хотя бы послаблении санкций, так как устали делать бизнес с Россией с черного хода. Но внешне следовало соблюдать приличия, и, главное, конвенции, в которые, как в ловушку, европейцы сами себя и поймали. Иногда со стороны казалось, что оранжевые революции и бунты начинались с такой мелочи, что выглядели случайностью. И только контора Стального знала за сколько лет до этого были продуманы такие мелочи и какой сложный план стоит за этой случайностью.
Дипломаты и политики давно разработали сложную многоходовку, которая упиралась в согласие между непримиримыми врагами. Это как домино: толкни одну кость, стоящую на ребре, и она повалит все остальные. Проблема в первой доминошке. И этой доминошкой и был Амин Аль-Ваффа.
— Аня ничего
