Смотри на это все – ненормальных бабок, дебоши – по-другому. Именно сейчас, тут, помаленьку рождается будущий следователь Чередников. Даже великий Пал Палыч начал с участкового, а теперь каких зубров играет».

Стрелки сволочные на часах. Сломались они, что ли: совершенно ж не шевелятся!

Он все сидел, прислушивался, надеясь, что до конца приемных часов никого более не принесет – так и заснул, непрочно подперев руками голову. И проснулся лишь тогда, когда на затылок обрушился самый обычный, ни разу не испытанный подзатыльник. Руки разъехались, он пребольно стукнулся лбом о столешницу.

Капитан же Макаров, продолжая наносить легкие, но обидные телесные повреждения, приговаривал, вновь с изысканной вежливостью:

– Вы, мать вашу, блатная сыроега, куда собрались, мерзавец? Что ж ты творишь? Какую, твою ж в душу качель, вам следственную группу?

Прикрываясь руками, Саша позорно взвизгнул:

– Да за что?! Что я сделал-то?

– Не знаю я, что вы сделали! – гаркнул капитан. – Маме пожаловался! Рапорт подал поверх головы начальства!

– Да вы скажите толком, что случилось!

Однако Порфирьич, впавший в ярость, утратил человеческий образ, и из него ничего уже не вылетало членораздельного, лишь обрывки загадочных фраз:

– Вышвырнут вас – не смей сюда возвращаться! На помойку! На помойку! Негодяй! Вредитель… слякоть… – и прочее.

Чередников, осознав, что все бесполезно, лишь ставил блоки, защищая глаза и уши, бормотал, как заклинание: «Не я, не я» – и ждал, пока все разъяснится. Так и получилось: утомившись, капитан обмяк, рухнул на стул. Простонал:

– Путевка горит в санаторий, с женой. Первый раз же за десять лет. Вы, молодой подлец, понимаете, что это значит? Что теперь… куда тут?

Увидев, что глаза руководства белеют, Саша поспешил заверить еще раз, что это не он, что понятия не имеет… И как мог, деликатно спросил:

– Что случилось, товарищ капитан?

– Вот это, скажешь, не ты? – дернув краем рта, Макаров шваркнул на столешницу бумагу.

Одного взгляда, натренированного в канцелярии, было достаточно, чтобы Сашина душа сначала замерла, а затем взмыла от восторга под обшарпанный потолок. Перед глазами запрыгали огненными шарами восхитительные слова: «По получении сего приказываю… лейтенанта А. А. Чередникова командировать… в состав следственной группы… капитана М. И. Филатова».

– Скажешь, не ты? – прорычал капитан.

– Не я, – честно ответил Саша. – Как же я могу, через голову старшего по званию?

– А кто, кто тогда? – вскинулся этот старший. – Кто тогда, а? Откуда в главке вообще знают, что есть тут такой Шурик, пуп земли на ровном месте… или опять мама?

Чередников заверил, что нет.

– Почему? – немедленно привязался Порфирьич, но Саша был готов.

– У них ведомственная клиника, своя собственная. Ни в общие, ни в хозрасчетные они не ходят.

– Ну-ну, завел дедукцию, – проворчал капитан, но было видно, что он поостыл и в целом стыдится своего бурного проявления чувств. – Ты не просился, мама не просила, кто ж тебя требует в главк?

«Главк», – страстно бормотал выкипающий на спиртовке чайник. «Главк», – ворковали за окном голуби. «Главк!» – проорала пролетающая электричка на семь пятнадцать. И вдруг как будто взорвалось в голове имя: «Волков».

– Волков, – уверенно подтвердил Порфирьич, – точно он, зараза улыбчивая, чухонская. А как расспрашивал про тебя: давно ли служит, не дурак ли… я ведь сразу понял… только сейчас. Хорошенького нашел себе покровителя, министерского любимчика.

– Что? – улыбаясь светло, как круглый идиот, переспросил Саша, точно опомнившись.

– То! Скажешь, не знаешь, что за птица Волков?

– Как же…

Но капитан лишь отмахнулся, рухнул на стул, уронил руки:

– Когда дачку его поддели, у меня вся житушка перед глазами прошла. Вот сейчас поскачет по кабинетам, коркой своей липовой размахивать…

– Что? – снова повторил Чередников, но уже настороженно. – Бредит руководство, что ли?

– Это Волков, – повторил капитан, – Пал Палыч. Заслуженный. У него одних грамот от руководства – на три тома, к тому же и удостоверение сотрудника МВД.

– Как же так?!

– Понятно, не общего образца, отличается. Но если в ресторане мест нет, то пойдет. Если приятель какой по пьянке в отделение загремел – тоже сгодится. Личный друг министра. Ну что придуряешься, неужто не знаешь, кто такой Волков?

Чередников не нашелся, что сказать. Конечно, он знал, кто такой Волков, но не думал, что он до такой степени заслуженный. Потому смиренно потупился: глуп, мол, каюсь – и это оказалось правильным решением. Совершенно остыл Порфирьич, скрежетать вставными клыками перестал, и лицо приняло куда более привычное, снисходительно-язвительное выражение.

– Ладно, может, и в самом деле глупый ты, понятия не имеешь. И дело-то выеденного яйца небось не стоит, а все туда же – следственная группа! С чего вдруг? Дел других нет, поважнее? Все у них, понимаешь… через одно место, – капитан перекрыл газ, искоса глянул на подчиненного. Тот в полной эйфории почти не дышал, лишь смотрел на начальство преданными глазами.

– Подбивай дела, завтра к девяти утра на Петровку. – Вздохнув, Макаров сыпанул в стакан чаю, залил кипятком и почему-то добавил: – Бедолага-то, господи. Чему радуется?

Поскольку полночи Чередников проворочался (спать он был не в состоянии, только глаза заведет – и перед глазами вспыхивали такие яркие горизонты, ослепнуть можно), то первую электричку благополучно проспал. Поэтому ко второй электричке в этот светлый летний день он летел легким стрижом по свежему воздуху. Кругом щебетали птички, придавая еще большей бодрости, солнце ласково грело прямую, как струна, спину. Шурик бодро шагал по знакомой тропинке, в последний раз наслаждаясь синевой небес, зеленью деревьев и разнообразными ароматами. Уже на перроне его выловила-таки тетя Нюра и налила до краев прощальную. Скрывая огорчение, спросила:

– Вернешься?

Он искренне, хотя совершенно не по-комсомольски ответил:

– Как Бог даст.

Всю дорогу он пробегал из вагона в вагон, натыкаясь на сонных граждан и грубости, но спокойно на месте сидеть не мог. Распирало: пузо – от молока, глаза – от недосыпа, мозг – от обилия версий причин такого волшебного, невероятного переворота в жизни, всего вместе – от радужных ожиданий и восторга. За окнами пролетали малознакомые места, в которых наметанный глаз угадывал приближение огромного любимого города. А там – ослепительные, невероятные перспективы,