По правде говоря, и тогда Саше было не стыдно, и сейчас в целом нет. Может, и неловко признаваться, но не было ему особого дела ни до модистки этой Ирины, ни до ее мамы, ни до тети-сиделки. То есть объективно они когда-то были живые советские граждане, кого-то любившие, кем-то любимые, кому-то очень нужные. Но как раз это не интересовало, не трогало. Он видел лишь то, что относилось к делу. И то, что он видел, категорически не устраивало, поскольку он сам, лично был на пожарище, и то, что созерцал, совершенно не походило на то, что он сейчас читал, поскольку оно входило в жесткое, непритираемое противоречие.

– Итак, – полковник, как выяснилось, уже докурил и вернулся в свое кресло, – к делу. Что скажете, лейтенант?

Чередников, уже освоившись, вполне вольготно и честно ответил:

– Я не понимаю.

Прекрасная Галина, скривив красивые губы и как-то по-змеиному улыбнувшись, стала похожей скорей уже не на фею, а на ведьму. И спросила язвительно:

– Что, почерк разобрать не можете? Перевести?

Однако Шурик уже по-новому, с достоинством и даже заносчиво заметил:

– Я любой текст как печатный различаю. А вот вижу, что в качестве причины возгорания указано короткое замыкание.

Она высокомерно спросила:

– И что?

Шурик, выставив подбородок, дернул губой.

– Я место происшествия осматривал.

– Там много народу было, мало ли, кто что осматривал…

Чередников вежливо помолчал, ожидая, что Галина продолжит говорить, но она молчала, и он произнес:

– …я не установил следов короткого замыкания, в том числе характерных при коротком замыкания частиц металла, которые при контакте с деревянными конструкциями могли вызвать возгорание…

– Вдыхать не забывай, – напомнил полковник, подняв и тотчас опустив глаза.

Шурик понял и издевку, и намек: мол, куда ты лезешь? Эксперты составляли, не тебе чета, а ты не более чем попка-дурак. Что ж, есть и иное сомнение, не затрагивающее епархию экспертов. Поэтому изложил кратко:

– В общем, подчеркиваю: проводка была исправная, свежая, монтажные работы проводились специалистом с большим опытом, шестым разрядом и соответствующим допуском…

– Сказать можно что угодно, – вставила Таушева как бы между прочим, в пространство.

– …и он трудился дежурным электриком, который обслуживал весь поселок.

– Вот это дело совсем иное, – заинтересовался Филатов. – И что же?

– За все время его работы, а это более пятнадцати лет, ни одного пожара не было. Если бы он портачил, то логично было бы предположить, что единичным фактом не обошлось бы, – пояснил Чередников. – А ничего подобного и в помине нет.

Полковник, дернув бровью, одобрил:

– Неплохо, логично звучит. Что же все у тебя, лейтенант?

Таушева ничего не сказала, соблюдая субординацию, но губы чуть тронула усмешка. Саша молодецки подумал: «А плевать», – геройски продолжил:

– Нет, не все.

Чередников извлек из папки протоколы и фото с осмотра трупов.

– И что ж? – подбодрил полковник.

– А хотя бы то, что извлекали их при мне, – сказал он, но не выдержал и похвастался: – Кстати, именно я настоял на том, что…

– Мы знаем, знаем, – заверил Филатов, – ты молодец. Продолжай.

А Таушева вдруг улыбнулась по-иному, по-доброму, снисходительно, конечно, но внутри аж все зашлось от восторга. Однако Саша, взяв себя в руки и собравшись, выпалил решительно, как на семинаре:

– Продолжать нечего. Любой человек, имеющий хотя бы малейшее представление о криминалистике, мог бы тотчас, без привлечения лабораторий и прочего, увидеть, что отсутствовали характерные признаки воздействия высоких температур на живой организм.

– То есть? – вежливо уточнила Таушева.

– То и есть. Они сгорели мертвыми.

– И что? – подбодрил Филатов.

– Можно с уверенностью предположить, – куда менее уверенно закончил Чередников, – убийство с последующим поджогом с целью сокрытия следов.

Галина, щурясь, как в прицел, спросила:

– Вы позволите, товарищ полковник?

– Сделайте милость, – разрешил Филатов. В голосе полковника звучало некоторое радостное ожидание, как у древнего римлянина, поставившего одновременно и на гладиатора, и на льва.

– Отсутствовали характерные признаки, это верно, – с приторным добродушием начала она, – однако если вы внимательно читали заключение, то должны были бы понять, что и не говорится, что они сгорели живыми. В заключении эксперта указано, что пострадавшие отравились продуктами горения. Говоря более доступным языком, задохнулись.

– В подпол как они попали? – тотчас спросил Саша.

Она, откашлявшись, по-лекторски продолжила:

– Как известно, в определенных обстоятельствах, чаще всего при возгорании в помещениях с деревянными перекрытиями, и вещи, и люди обрушаются вместе с перекрытиями и остаются на тех же местах, где и были. Только не на втором этаже, а на первом, – снисходительно продолжила она.

– На первом. Из разных комнат они все попадали в один погреб, – саркастично подхватил он, – и сверху прикрылись крышкой.

– Когда прогорают несущие конструкции, то и такое не исключено. Обратитесь, лейтенант, к справочной литературе – не пожалеете, – посоветовала Галина, чуть не зевнув по-кошачьи в лицо.

Чередников аж задохнулся от негодования и потому решил сразу не отвечать, чтобы не нагрубить.

– Есть что сказать? Давай уж без пауз, – поторопил Филатов.

– Есть, – процедил он сквозь зубы, – молочница до происшествия потеряла их из виду на три дня.

– Разве Каяшевы постоянно проживали на даче? Могли отъезжать в город, – Таушева явно подначивала.

– Они постоянно не жили на даче, это верно, но лишь до этого сезона. Однако мать Каяшевой в личной беседе со мной признавала, что на природе состояние ее здоровья улучшается и они с домработницей собираются зимовать. И отъехать в город для нее было непросто, поскольку мать Каяшевой передвигалась на коляске.

– Прятались от молочницы, не желали платить, – вставил Филатов, тоже, похоже, поддразнивая.

Однако Чередников на подначки не поддался. Думая про себя, что опыт и звездочки на погонах никогда не заменят знание обстановки, оправился, успокоился и уже совершенно по-иному, куда снисходительнее, пояснил:

– Анна Степановна – единственная молочница на весь поселок.

– Поселок большой, молочница одна? – спросила Таушева, кривя губки.

– Незадолго до этого пастух недоглядел, стадо в осоку забрело, лишь ее