– Поясни.

Сбоку прокашлялся Рожин, растирая заспанное лицо:

– Прав твой солдат, Жора. Глянь. Он же один едет. Ни слуги, ни заводной лошади, ни спутника какого. Нельзя так в зиму ездить. Дорога есть дорога, мало ли что.

– Думаешь, это злодей?

Рожин расхохотался в голос.

– Ага! Злой разбойник! Упустил ты свой подвиг, Жора! Иди, догоняй быстрее!

Я не поддержал шутку:

– А если без этих твоих подначек?

Рожин осклабился, обнажив свои желтые от курева зубы:

– Да городской он, не ясно, что ли? И вряд ли из дворян. Дворяне да помещики нынче все в войсках. Сам же видел, в какую деревню ни заедем – везде или супруга барина заведует, или вообще нанятый приказчик. Раньше-то офицеры по зиме часто в своих поместьях бывали, в отпуску, значит. А нынче, сам видишь, со службы считай что никого из благородных домой не отпустили на зимовку. Да и вообще. Благородные – они в деревнях часто бывают. Потому знают, что зимой всякое случается. А городским невдомек. Вон, пожалуйста, сел и поехал.

– И что? Ну остановил бы я его, расспросил бы. Может, даже документ какой спросил бы почитать. А он же не злодей, сам же сказал. Зачем тогда?

– Затем, чтобы знать, кто это был, когда он сгинет в зиме без следа. Мало ли, вдруг кто искать станет. Смекаешь? Сколько их таких по весне находят, когда снег сойдет! И вот что непонятно. Вроде же в городах и обслуга из вчерашних деревенских, и конюхи все тож… А все равно найдется какой-нибудь молодой барчук, кто и слыхом не слыхивал, что нельзя в дорогу в одиночку пускаться. Особенно зимой. Эх!

Мне показалось, или он это сказал с теми же интонациями, с какими мы с парнями прошлой весной зубоскалили про дурачков из соседней роты?

От задних саней, утопая по колено в снегу, к нам подбежал Степан.

– Уф! Господин капрал! Жора! Вовремя ты остановился!

Я попытался вскинуть бровь в стиле ундер-офицера Фомина, но вспомнил, что надвинул зимнюю шапку чуть ли не до переносицы, и спросил прямо, без всяких там этих штучек:

– Что такое?

– Так вон оно, Таилово! Видишь, там церквушка виднеется каменная? Я ее еще осенью заприметил. Она тут одна такая, в остальных местечках все больше деревянные. Чуть не проехали своротку!

Рожин выругался и с досадой крикнул вознице:

– Карпыч, разворачивай!

Да уж, отличный из меня разведчик. Тот дед из электрички, небось, совсем разуверился в моих умственных способностях, раз уж сигналы на нужный поворот дает. Блин горелый! И когда местные додумаются дорожные указатели на трассе ставить, а? Здесь не то что повороты никак не отмечены, но даже и названий населенных пунктов нет. Деревня и деревня, какая-нибудь очередная Ивановка, похожая на десятки точно таких же. И то, Ивановка это или Иваново – узнаешь, только если какого аборигена расспросишь. Да еще и убедишь, что тебе это важно знать, и неча тут зыркать исподлобья и хамить в стиле «тебе какое дело, служивый?».

В общем, мне стало гораздо понятнее, как один Сусанин смог целую армию поляков сгубить. Я и сам запросто могу стать таким поляком, без всяких сусаниных.

Достаю бумагу с опостылевшим карандашом и наспех записываю:

«У погоста Таилово дорога разветвляется. Большак сворачивает к югу, две отмеченные вешками тропинки в поля и своротка на северо-запад, на Печоры. Заметные места: церковь каменная, колоколенка, охрой выкрашенная, рядом с ней приметы следующие…»

* * *

К полудню мы достигли крепостных стен Печорского монастыря. У ворот охрана из солдат в светло-серых кафтанах. Капрал ландмилиционеров каптенармуса Рожина знал в лицо, потому пропустил наш скромный обоз без всяких препятствий.

Дорога к белым стенам монастыря была занесена слоем грязи прямо поверх укатанного снега, и сани покатились заметно тяжелей. В тесном проходе под надвратной башней снега совсем не было, и нам пришлось спешиться, чтобы протолкнуть сани по грязным камням брусчатки. По ту сторону ворот истоптанный снег был тоже покрыт грязными разводами желтого глиняного цвета.

– Ничего, дотолкаем как-нибудь, – сказал Рожин, обнажил голову, смахнул рукавицей со лба выступившие капельки пота и размашисто перекрестился на купола Успенской церкви. Потом нахлобучил обратно шапку и повернулся к нам. – Так, братцы. Я к складам, вон у той башни. Вы пока своими делами занимайтесь, я вас потом найду. Вон то здание, которое с покатой крышей – это у них нечто вроде постоялого двора для гостей и паломников. Мы обычно там на ночлег встаем. Хотя тут каждый раз по-разному, монастырские могут и за ворота попросить, в деревню, тут уж как договоришься. И это… За тулупами – глаз да глаз. Нигде не оставлять, все время чтобы при себе. Люди тут простые, подумают, что пожертвовали. Да и вообще, старайтесь не терять друг друга из вида, лады?

Лады. Пойдем, осмотримся, что тут да как.

В скромной монашеской обители на крышах домов курились белыми дымками печные трубы, на солнце ярко сверкали золотом слегка припорошенные снегом три маковки церкви, а метрах в ста от нее, рядом с хоромами архимандрита разворачивалась причина повсеместной грязи: большая стройка. Десятки мужиков в потасканных серых армяках копошились у огромного котлована. Рядом высились штабеля тесаного камня, бревна и горы вынутой из котлована земли. Понятно, откуда грязь на дороге у ворот. Вон, туда-сюда катались волокуши, которые мужики с носилками грузили грунтом из котлована.

Вот тоже проблема. Копать котлован под фундамент зимой – то еще удовольствие. Но, елки-палки, летом не найти столько свободных рук, все мужики в поле будут. Да и материал для строительства летом таскать – это ж насколько больше телег пустить нужно будет!

– Я так думаю, Ерема где-то там, – кивнул я в сторону стройки. – Сходите, поищите. А я пока по делам зайду к местному начальству.

Парни понятливо кивнули и потопали. Красиво идут, черти. С ружьями на ремне, в ногу, ровной колонной… Только тулупы поверх форменных кафтанов немножечко портят вид. И зимние шапки. Кстати, надо бы мне себя привести в божеский вид.

Повернулся к Степану, который так и остался стоять рядом.

– А ты чего?

– Так это… по одному же не ходим. Ну я и вот.

Действительно. Ну ладно, побудешь, значит, моим вестовым, сам вызвался.

Я снял тулуп, засунул в рукав шапку-треух и скинул это все на руки Степану. Достал из ранца аккуратно сложенную треуголку, расправил по мере сил смятый фетр. Ну, вроде нормально. В таком виде можно и к начальству.

– Куда? – грозно спросил меня у крыльца хором смиренный плечистый монах на голову выше меня.

Отвечаю уверенно, казенным голосом:

– Его преподобию архимандриту Иосифу письмо от квартирмейстера Кексгольмского полка секунд-майора Стродса, Генриха Филипповича.