Ага. Когда-то Ефим меня учил, как правильно отвечать на этот вопрос. Я перекрестился и забормотал речитативом:

– Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия…

Архимандрит перекрестился вместе со мной, дождался, пока я дочитаю Символ Веры, и с одобрительной улыбкой сказал:

– Хочу дать тебе совет, как человек поживший человеку молодому, – он встал из-за стола, подошел поближе и положил руку мне на плечо. Хм, а ведь он еще совсем не старый. Лет сорок – сорок пять, вряд ли больше. А в глазах у него – стужа и февраль. Завораживает так, что где-то в позвоночнике холод… ой, а что он мне говорит-то?

– Держись, отрок, подальше от людей веры латинской. Военное дело они, быть может, знают туго. Но вот к человеческим делам относятся без души. А без веры истинной, от сердца идущей, благого дела не сотворить.

А, понятно. Обычная высокая мудрость, от которой надо трепетать. Ну ладно, трепещу, чего уж тут.

Архимандрит вернулся к столу, прихлопнул раскрытой ладонью письмо Стродса и закончил:

– Писарь подготовит бумаги и сопроводительное письмо на то, что твой начальный человек просит. Все не дам, пусть не обессудит, но и не обижу. На словах передай – приезжал человек от Черкасских, тоже хлопотал. Перекличной и ранжирный список на передаваемых тебе гарнизонных забияк подготовят через час. До заката вы должны покинуть стены нашей скромной обители. У нас нынче ночью, – архимандрит кивнул в сторону окна, – молитва всенощная и освящение первого камня в основании церкви Покрова Пресвятой Богородицы. На этом таинстве мирянам быть не дозволяется. Помолись истово перед дорогой, преклони колена пред Отцом Господа нашего, очисти душу и в добрый путь. Все, ступай.

Ну, ступай так ступай. Развернулся через плечо и пошел на выход. Немножко смутило, что в приемной никого не оказалось. Странно, как же так? Вроде должность у его преподобия генеральская, власти и ресурсов в его руках ого-го сколько, а охраны никакой. Впрочем, то не моя печаль.

* * *

Ерема быстро запихивал себе в рот горячую, парящую кашу и жадно глотал, почти не жуя.

Да уж, исхудал боец. Кожа да кости остались. А ведь летом у него там даже мышцы были. Не как у Шварценеггера, конечно, но нормальные такие тугие жгуты сильного человека. А сейчас… Тяжко ему пришлось. Неужели это все от обычной пули в ногу?

– Знаешь, Жора… то есть господин капрал, конечно…

– Не господинкай тут. За столом же сидим, – поморщился я.

– Ага, – кивнул Ерема, проглатывая еще ложку. – Я это… Ни капельки не жалею, что вечером выходим. Будь моя воля – вот прямо сейчас бы ушел, веришь? В чем есть, хоть босиком!

– Ты кушай давай, кушай.

Столоваться нас посадили в том доме, что Рожин обозначил как постоялый двор. Готовили здесь дурно. Жидко, без мяса и масла, обычная распаренная сечка. Как не своим стряпали, право слово. Интересно, это здесь всех так кормят или только пришлых? Не, ну тот смиренный амбал из канцелярии его преподобия – тот наверняка мяса много кушает. С пареной сечки таких мощных плеч ни у кого не будет.

Я ел не торопясь, ребята тоже. Все норовили побольше подложить добавки Ереме. А еще ему бы в баньку. Волосы грязные, светлые засаленные кудри местами свалялись в колтуны. И, кажется, в его прическе завелась жизнь. Ничего. Потерпи, родной, скоро будешь дома. Там мы тебе вернем божеский вид.

– А эти, которых нам местное начальство передаст из ландмилиции, – они какие вообще? Ты с ними общался? Знаешь кого?

– Эти-то, из башни решеток? – переспросил Ерема. – Диковатые, конечно, но в целом правильные парни. Прямо как у нас на севере. Есть, конечно, с тухлецой парочка, но здесь трудно не стухнуть, с такой-то жизнью.

– В целом годное пополнение? Лучше, чем… а, ты же их не знаешь.

Ерема кивнул.

– Нормальные. Твой крестный их причешет – золото будут, а не люди.

– А как же они тогда в тюремную башню угодили?

– Не, ты не путай, – помотал головой Ерема. – Тюремная башня – это вон та. А эти в башне Нижних решеток стояли. Ну и работали. Весной там речушка Каменец сильно фундамент подмывает, потому когда лед встает – работы по низу много. А еще вон там, тоже у оврага, есть башня Верхних решеток. Там, значит…

В столовую вошел давешний смиренный амбал и направился прямиком к нашему столу.

– Ладно, Ерема, потом расскажешь. Дорога длинная, успеешь еще. Степан, что там наш каптенармус?

– Ворчал, конечно, – отозвался Степан, – Но обещал, что будет готов. Пешком идти не придется.

– Хорошо. Все, заканчиваем трапезничать. Вон, за нами уже пришли.

* * *

Красное закатное солнце уже коснулось крепостных стен. Холодало. Прямо перед главными воротами монастыря – выстроились по ранжиру полтора десятка мужиков разного возраста. Только вот… на ногах – бесформенные поршни, штаны и армяки – грязные и драные, шапки у большинства – войлочные литовки. Нормальный меховой треух есть только у одного. Рукавиц – ни у кого, только плохонькие муфты, да и то не у всех.

Я повернулся к высокому, чуть сутулому переписному дьяку, который держал на весу планшетку с бумагами.

– Это как так понимать? – пар со свистом вышел через стиснутые зубы. – Где их зимняя одежда? Поморожу же людей!

Дьяк пожал плечами. Лишь в глазах плясали отблески закатного солнца и плохо скрываемая непонятная эмоция. Злорадство?

– Военное имущество, что было на них записано – то осталось в гарнизоне. А они, – тут дьяк слегка повысил голос, чтобы слышали люди в шеренге, – из ландмилиции выписаны. О чем вот, пожалуйста, ранжирный и перекличной списки, а вот приказ. Когда вот здесь и здесь будет стоять печать канцелярии вашего полка – тогда они станут вашими солдатами.

Мужики в строю завертели головами, переглядываясь.

– А сейчас они, значит, ничьи, да? Пусть мерзнут? – ко мне начало подступать бешенство.

И чего Рожин молчит? Вмешался бы, авось и выторговал бы что-нибудь теплое. Но нет, стоит такой поближе к воротам, гладит морду черной лошадке и что-то ей на ухо нашептывает. Будто до нас ему и дела нет.

От здания местной канцелярии четверо служек притащили два тяжелых деревянных сундука. Дьяк знаком приказал поставить их на грязный снег и откинул крышки у обоих.

– Вот, пожалуйста, все по заявке. Пять тысяч рубликов монетой. Восемь с небольшим пудов серебра, все как просили ваши начальные люди.

Ну что ж ты так голосишь, родной? Хвастаешься своим поставленным оперным вокалом? Мало ли, вдруг кто не в курсе, что у меня тут сотня с третью килограммов серебряной монеты!

– Дай сюда, – выдираю у его из пальцев бумагу. Пробегаю глазами.

– Грамотный? – в глазах дьяка появилось легкое беспокойство. – Тогда вот здесь, в формуляре, поставь свою роспись.