Нищета диалектики заключается в часто превозносимой за ее необычайные свойства функции синтеза. В споре различных сил, учит она, будет рождаться новое и более высокое. Однако в этом признании ценности спора – некоторое скрытое коварство. Ведь его ценность признает тот, кто мыслит себя победителем в споре, а не проигравшим. Быть может, все без исключения виды наших европейских диалектик после Гераклита в структурном отношении являются фантазиями победителей, которые пытаются, прибегая к так называемому синтезу, заключить нечто вроде договора о мире, – правда, о мире, навязанном победителем на его условиях, при котором зависимая сторона довольствуется мелкими подачками и включается в Новый Порядок. На жаргоне диалектики это называется: создать общее, которое будет выше противоположностей. То, что при этом происходит в действительности, есть истолкование задним числом полемики как диалектики, то есть резюме спора победителем. Последний стилизует историю борьбы под развитие и прогресс, приведший к его позиции. Сознание побежденного представлено в резюме победителя не эксплицитно, а только как подчиненный «момент»; его вклад подвергся «диалектическому снятию», а сам он остался там, внизу. Победитель, следовательно, в структурном отношении представляет собой двойное Я, а именно Первого и Третьего, и, функционируя в роли Третьего, он в известной степени поглощает аргументы, силы и права Второго[280]. Мировой дух Гегеля шествует, подобно каннибалу; пожирая сознания противников, переваривая их, он обретает свой суверенитет. Эта «позитивная» диалектика функционирует как подавление Второго; даже, если быть совсем точным, как второе подавление того, что уже однажды сопротивлялось первому. (Ведь вторая позиция, антитезис, возникает в действительности не как равный по происхождению партнер в поединке или противоположный полюс, а как бунт против уже утвердившейся власти.)

Позитивная диалектика, следовательно, не выходит за границы области полемики, а заканчивает спор диктатом победителя; тем самым она, как и прежде, вмешивается в происходящую борьбу – и вмешивается, как правило, на стороне власти и господствующего сознания; она усиливает позицию власти в столкновениях верхов и низов, добра и зла, Я и Оно за счет более слабой стороны. Получается результат, достойный иронии: позитивные диалектики от Платона до Ленина действуют на практике как помехи для того, что они сделали своей темой, – как помехи для продуктивного спора и для примирения противоборствующих сил (в синтезе).

Это именно то открытие, на которое опирается смелое переворачивание всех традиций диалектики Теодором В. Адорно, который не доверяет идеологии победителя, говорящей о достижении более высокого в синтезе. На самом деле победы «общего» не приводят ни к какому снятию напряженности, ни к какому преодолению противоречий; отрицание остается столь же непродуктивным, сколь и отрицание отрицания. «Снятия» – это ложь, после них не наступает ничего лучшего. Чем «диалектичнее» партии, блоки, идеологии взаимно «снимают», «диалектически преодолевают» друг друга, тем больше торжествует в оболочке лихорадочного производства и гонки вооружений дух застоя, установления господства и закоснения. Живое все более и более становится оружием и инструментом. В той мере, в какой – прямо или косвенно – все становится борьбой и бизнесом, войной и обменом, оружием и товаром, умирает именно то живое, для развития и возвышения которого по представлениям диалектики требуется конфликт. В конце концов диалектика перестает быть даже по видимости формой движения разума в исторических конфликтах, а превращается – достаточно вспомнить о сталинском манипулировании диалектикой – в инструмент изощренной и расчетливой паранойи. Война вовсе не отец всех вещей, а то, что нарушает их ход и уничтожает их. Правка, которую Адорно вносит в теорию диалектики, последовательно нацелена на устранение сомнительного «синтеза»:

Формулировка «негативная диалектика» идет вразрез с традицией. Уже у Платона диалектика стремилась к тому, чтобы с помощью отрицания как мысленного средства создавалось нечто позитивное; позднее это точно было выражено в фигуре отрицания отрицания. Эта книга нацелена на то, чтобы освободить диалектику от такого рода утвердительной сущности… (Adorno T. W. Negative Dialektik. Ffm, 1966. S. 7).

Негативно понятая диалектика движется навстречу Общей Полемике, не признавая этого прямо. Если Первый – это «идеализм» властей, а Второй – это «материализм» угнетенных, то Третий, который возникает из спора между ними, – это, в принципе, опять же Первый, только гораздо худший. Возведение общего, стоящего выше противоположностей, – это опять-таки то же самое; конечно, при этом происходит какое-то «движение», но plus ça change, plus c’est la même chose[281]: негативный поворот Адорно, направленный против традиционной диалектики, означает «Нет» по отношению к тому, что в господствующем сегодня «диалектическом» учении, марксизме-ленинизме, является простой ложью. Сколь ни сильна и ни продуктивна может быть его реалистическая сторона (ведь он заключает в себе все мотивы для выдвижения пяти названных выше антитезисов Гегелю, то есть все, что мы сегодня считаем проявлениями «реализма», – правда, экзистенциалистский антитезис предстает лишь в искаженной форме), все же в самом решающем пункте он был недостаточно реалистичным: он осуществил отвод диалектики из онтологии не в удовлетворительной, рационально упорядоченной форме.

А именно: этот отвод, как мы уже сказали, должен привести к Общей Полемике, которая проникает в суть спора, взятого в его социальной динамике и с учетом его обеспечивающей эволюцию функции. Нужно, не более и не менее, создать теорию, которая после Гегеля желает называться диалектической. Начало этому положил Маркс. Он развил философию истории, которая обретает смысл только тогда, когда понимается как попытка создать первую рациональную Общую Полемику. Стержневое положение его учения – то, что вся предшествующая история была историей классовой борьбы, – доказывает, что Маркс пытался освободить диалектику от идеалистического наследства и обосновать ее реалистически и эмпирически как теорию действительности, именно как Общую Полемику. Однако и в самом учении Маркса воспроизвела себя дилемма диалектики: он не только создал Общую Полемику, но и дал в рамках ее ложное доказательство того, как и почему его позиция должна принести победу. И Маркс же создал (заранее) фантазию победителя, то есть фальсифицировал полемику, снова превратив ее в диалектику. Экспроприация экспроприаторов – это фантазия, претендующая на то, чтобы представлять собой нечто общее, стоящее выше противоположности эксплуатируемых и эксплуататоров, а именно быть справедливым распределением богатств; но средство для достижения этого – вовсе не Общее, а опять-таки новая полемика, угнетение угнетателей, так называемая диктатура пролетариата. Мышление Маркса, само выступающее как диктаторское, принимает и одобряет эту диктатуру. И для него тоже диалектика служит искусственным средством, позволяющим быть в одно и то же время стороной в споре и арбитром, который этот спор судит, одновременно и Первым, и Третьим. Сколь реалистичен был Маркс, выступая в роли