Шрифт:
Закладка:
3 мая один из организаторов мятежа Гайда издает приказ № 38/1: «Все оружие, находящееся в укрытии, вынуть и разделить равномерно между личным составом. Все пулеметы подготовить к бою… Раздать личному составу ручные бомбы и гранаты… Точно разведать станции стоянки, чтобы захват шел быстро… действовать хладнокровно, но решительно»[2879]. Начальникам эшелонов ставились конкретные задачи с детальным указанием, что и как делать[2880].
Тогда же, в начале мая, Гайда «неофициально вступил в переговоры с некоторыми руководителями русского тайного антибольшевистского движения»[2881]. Необходимость этих переговоров, по словам ген. Сахарова, диктовалась тем, что «без помощи офицерских организаций восстание чехословаков не имело бы успеха»[2882].
14 мая произошел известный инцидент в Челябинске[2883], который, по словам Мельгунова, стал «формальным поводом к вооруженному выступлению чехов»[2884]. Окончательно время мятежа, очевидно, было определено на совещании послов в Вологде в конце мая. К этому времени у союзников уже полностью растаяли надежды на получение от большевиков «приглашения на интервенцию»[2885]. После вологодского совещания посол США Френсис телеграфировал в Вашингтон: «Немедленная интервенция желательна и дальнейшее откладывание опасно». И пояснял, почему: пока «организация Красной Армии безуспешна»[2886].
В Сибири регулярной чехословацкой армии противостояли небольшие, по сути, милиционные подразделения Советов. Даже Мельгунов указывает, что: «выступление чехословаков было не в интересах большевиков. Последние так мало рассчитывали на возможность сопротивления на Урале, что даже эвакуировали золотой запас в Казань, как наиболее безопасное место»[2887].
Это был глубокий, практически полностью безоружный тыл. Учитывая все это, отмечает историк Голуб, подлинные хозяева корпуса и выбрали момент мятежа. «Силы большевиков за Волгой, — подтверждал Деникин, — были по численности и боевой пригодности ничтожны; действия чехов сопровождались поэтому быстрым, ошеломляющим успехом»[2888].
Выступление чехословацкого корпуса произошло во всех трех группировках частей корпуса — поволжской, уральской и западносибирской — одновременно, что свидетельствовало о его тщательной спланированности[2889]. Ночью 25 мая над Новониколаевском взвилась красная ракета и последовал стремительный захват города. По словам Гайды, «Нами был дан сигнал к бою против Советской власти в Новониколаевске»[2890].
Дипломатическое прикрытие мятежу чехословаков обеспечили «союзники»: 4 июня, когда мятеж уже начался, официальные представители США, Англии, Франции и Италии явились в Наркоминдел к Чичерину и заявили протест против разоружения корпуса, пригрозив ответными мерами. О своем согласии на разоружение они забыли напрочь[2891]. Историк Голуб в связи с этим напоминает, что на проходивших в это время переговорах об эвакуации русского экспедиционного корпуса из Франции, французская сторона согласилась на нее только при условии его полного разоружения[2892].
Советская сторона еще пыталась мирным путем погасить конфликт и 24 июня между делегацией Центросибири и чехословацкими эшелонами заключается даже договор, по которому на протяжении всей Сибири устанавливается «общее перемирие». Предварительные условия, как основа для мирных переговоров, включали: взаимное освобождение пленных; отказ чехов от всякой связи и содействия политическим партиям и пр., борющимся против советской власти; в случае ликвидации конфликта чехословацкие войска начинают отправляться из Владивостока с 1 июля и т. д.[2893]
Однако в те же дни, в конце июня, по словам Штейдлера, чехословаки получают «полуофициальное» сообщение, что Антанта одобряет выступление и что союзники придут к ним на помощь. Представитель французской военной миссии в Сибири майора Гинэ обратился к чехословацким войскам с воззванием: «К великому своему удовольствию, я уполномочен передать чехословацким частям в России за их выступление благодарность союзников»[2894].
Ллойд Джордж восторженно приветствовал Масарика: «посылаем вам самые сердечные поздравления с впечатляющими успехами, которых добились чехословацкие вооруженные силы в боях против немецких и австрийских отрядов в Сибири. Судьба и триумф этого небольшого войска представляют собой в действительности одну из самых выдающихся эпопей в истории…»[2895]. «Ваш народ, — восклицал британский премьер, — оказал неоценимую услугу России и союзникам в их борьбе за освобождение мира от деспотизма»[2896].
В июле, когда мятеж уже полыхал на огромных пространствах России зам. председателя Чехо-Словацкого Национального Комитета Павлу, выступая на очередном съезде представителей корпуса, признавал: «В полном согласии с союзниками начали мы свое выступление против Советской власти»[2897].
Согласие действительно было полным: «Я, — заявлял еще в феврале 1918 г. на заседании ОЧНС Масарик, — хотел бы, что бы наше войско осталось в России… надеюсь, что большевики скоро падут, возможно, что потребуется караульная служба с огромным значением для нашего войска…»[2898]. «Я, — хвастался Масарик, был во многом гораздо большим противником большевиков, чем некоторые господа в Париже и Лондоне…, я присоединился с нашим корпусом к армии, которая была бы способна вести войну с большевиками и немцами…»[2899]. Ближайший соратник Масарика — Бенеш сам предлагал услуги ОЧНС британскому министру иностранных дел Бальфуру: «Национальный совет считает, что может оказать неоценимую услугу союзникам и Англии, облегчив интервенцию в Россию…, поставить русское население на поле сражений и дать необходимую базу для японской и американской интервенции»[2900].
Мотивы, которые двигали лидерами ОЧНС, звучали в словах французского посла Нуланса, который «поставил вопрос очень просто: если чехословаки хотят получить в результате победы Антанты независимую Чехо-Словакию, они должны оплатить ее рождение борьбой с советской власть в России. Этот ультиматум действовал совершенно неотразимо…»[2901]. И сразу после успешного мятежа корпуса, Масарик поспешил сообщить в американский Госдеп: «Я полагаю, что признание (Чехословацкого национального совета) стало практически необходимым: я… являюсь, я бы сказал, господином Сибири и половины России…»[2902] Лидеры чехословаков отлично понимали, на что шли, что и ради чего они делали и к чему стремились.
По мнению Флеминга, многие простые чехословаки при этом преследовали и чисто шкурные интересы: даже если бы чехов поджидали транспортные корабли, то чехов ожидало бы путешествие через два океана (один из которых кишел подводными лодками) и североамериканский континент, а затем сомнительная привилегия поучаствовать в окопной войне против немецкой армии. Другой вариант — остаться на месте на Волге, и «принять участие в привычных операциях против врага, которого они уже оценили…». Характеризуя боевой дух чехословаков, Флеминг вскользь отмечает: «С самого начала чехословаки служившие в австро-венгерских войсках, проявляли сильную склонность к дезертирству. Если дезертировать не удавалось, они легко сдавались в плен»[2903].
«Лунные
