Во время Первой мировой войны более 50 тыс. чехословацких солдат и офицеров оказалось в русском плену. Из них были сформированы самостоятельные чехословацкие части для использования на германо-австрийском фронте. После подписания Брестского мира 15 февраля, российское отделение Чехословацкого национального совета (ОЧНС) приняло решение передававшее корпус под юрисдикцию Франции,[2787] и потребовало от Советского правительства свободного пропуска к морским портам для эвакуации корпуса в Европу.

Советское правительство согласилось в середине марта и дало указание всем военным и железнодорожным органам «всемерно ускорять его движение»[2788]. Поскольку продвижение корпуса к портам осуществлялось через глубоко тыловые, практически безоружные районы России[2789], соглашение об эвакуации (подписанное 26 марта) предусматривало, что: «Чехословаки продвигаются не как боевая единица, а как группа свободных граждан, везущих с собой… для защиты от покушений со стороны контрреволюционеров (на 1000 человек 100 винтовок и 1 пулемет)»[2790].

Приказ о разоружении, по словам члена Чехословацкого национального совета Ф. Штейдлера, вызвал крайнее возмущение в чешских эшелонах. В то же время лидер чехословаков Т. Масарик, в своих воспоминаниях (равно и в сообщении американскому посланнику), считал разоружение вполне естественным процессом[2791]. Аналогичное мнение отстаивал и французский комиссар при ОЧНС, писавший в «Чехословацком Дневнике» (официозная газета при армии): «Оружие, которое вы имеете, было вам дано Россией, когда вы вступили в ряды ее армии. Эта армия теперь мобилизована. При самых выгодных условиях вы бы сдавали оружие во Владивостоке, но не забывайте, что Франция вооружит вас с головы до ног, как только вы придете на французскую территорию»[2792]. Большевицкий главковерх Муравьев обеспечил чехам «вооруженный нейтралитет» и отъезд из России во Францию. «Таким образом, — заключает Масарик, — большевицкая революция нам не повредила»[2793].

Против подобной эвакуации чехословаков выступил германский посол В. Мирбах. «Нам было заявлено, — сообщал нарком иностранных дел Г. Чичерин, — что выезд чехов из России с оружием в руках будет рассматриваться как нарушение нами (Брестского) договора. Это естественно и законно. Но Мирбах потребовал и другое, а именно, что их массовый выезд без оружия также недопустим. На наше указание, что по статье 17 дополнительного договора военнопленные могут свободно выезжать в другие страны, граф Мирбах ответил, что это относится к индивидуальным отъездам и что поэтому чехословаки могут уезжать по несколько человек сразу, но не коллективно целыми отрядами, хотя бы и без оружия»[2794].

Требования Мирбаха наложились на участившиеся инциденты между местными Советами и чехословаками на почве утайки оружия. Основную часть оружия корпус в нарушение соглашения от 26 марта 1918 г. так и не сдал[2795]. Как следствие Советское правительство было вынуждено скорректировать условия дальнейшей эвакуации корпуса. В телеграмме от 9 апреля Совета народных комиссаров Красноярскому Совету, говорилось: теперь «необходимо полное разоружение и отпуск их на восток только маленькими частями и с перерывами, но ни в коем случае не вместе»[2796]. Обеспечение безопасности проезда легионеров целиком брала на себя советская сторона. Умеренно левое крыло в ОЧНС с пониманием отнеслось к решению советской стороны. Комиссар корпуса Макса честно признавал: «Оружие было и остается для нас единственной помехой и притом ненужной, ибо нигде не грозит опасность»[2797].

Эвакуация чехословацкого корпуса продолжилась. Группа членов ОЧНС в начале мая сообщала: «В обеспечении нам очень содействуют…, на крупных станциях действуют базы снабжения, которые взяли на себя обязанность обеспечивать каждый наш поезд хлебом на один день…, существенно сэкономив свои собственные запасы. На трассе всюду образцовый порядок, и это внушает нам уверенность, что достигнем Владивостока без препятствий…»[2798].

Однако транзит был прерван неожиданным инцидентом. В описании английского историка он выглядел следующим образом: «14 мая…, на территории Западной Сибири, в Челябинске, произошла стычка между следующими на восток чехами и группой венгерских военнопленных, которые возвращались на запад, чтобы присоединиться к армии Габсбургов. Почвой для столкновения стал патриотизм: для чехов он означал независимость Чехословакии, для венгров — их привилегированное место в империи Габсбургов. В стычке один из чехов был ранен. Над напавшим на него венгром был учинен самосуд. Когда местные большевики вмешались, чтобы восстановить порядок, чехи схватились за оружие, чтобы утвердить свое право пользования Транссибирской железной дорогой для собственных исключительных целей…»[2799]. Именно «эта малоизвестная ссора… была той искрой, из которой, — утверждал П. Флеминг, — разгорелось пламя гражданской войны на бескрайних просторах России»[2800].

События развивались стремительно. Правое крыло чехословацкого корпуса, срочно созвав съезд, обвинило ОЧНС в том, что оно не обеспечило проезд во Владивосток. ОЧНС было «свергнуто» и взамен создан Временный исполнительный комитет (ВИК)[2801]. Собрание приняло резолюцию с отказом от сдачи оружия и открытом неподчинении Советской власти[2802]. В резолюции указывалось, что корпус будет двигаться «властным порядком», то есть не подчиняясь Советской власти. Это означало, отмечает историк П. Голуб, открытый разрыв с законной властью страны пребывания, то есть фактическое объявление ей войны. Резолюция была срочно послана французскому посольству в Вологде[2803].

По словам одного из лидеров Чехословацкого национального совета Э. Бенеша, «очевидно, как ответ на это решение Троцкий издает 25 мая приказ… Так конфликт достигает своего апогея»[2804]. Приказ Троцкого гласил: «Все советы на жел. дор. обязаны под страхом тяжелой ответственности разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на жел. — дор. линии, должен быть расстрелян на месте, каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооруженный, должен быть выброшен из вагона и заключен в лагерь военнопленных… Одновременно посылаются в тыл чехословацким эшелонам надежные силы, которым поручено проучить мятежников… Ни один вагон с чехословаками не должен продвинуться на восток…»[2805].

Развитие событий, в описании Черчилля, следовало следующим образом: «26 мая первый эшелон с чехословацкой артиллерией прибыл в Иркутск. Согласно договору с большевиками у чехов оставалось только 30 карабинов и несколько гранат для личной самообороны». На станции их встретил многократно превосходящий чехов по численности отряд красногвардейцев вооруженный пулеметами, который потребовал сдачи чехами оставшихся 30 карабинов. «Но чехи не уступили. В это время подготовка Красной Армии ограничивалась лишь изучением принципов коммунизма, казнью пленных и грабежом. Со своими 30 карабинами… чехи на голову разбили своих противников»[2806]. По словам Черчилля, «в истории вряд ли можно встретить эпизод, столь романтический по характеру и столь значимый по масштабу», дальше он их назовет «удивительными событиями»[2807].

Член Чехословацкого национального совета Ф. Штейдлер утверждает, что мятеж