– Здесь одни правила, да? Можно охотиться только тогда-то и тогда-то, только на таких-то животных, только этим оружием, всё правила, правила, правила…

Адри горько засмеялась. Бюрократия с лицензиями на оружие кого хочешь с ума сведет, а последнее, кем хочется стать, это сумасшедшим, потому что тогда лицензию не получишь.

– Да ты и сам знаешь. Каждый раз, когда в столичных городах группировки начинают мочить друг друга, политики сразу кричат о том, чтобы запретить охотничье оружие. Можно подумать, они там с нашими ружьями бегают. Да у них контрабандные стволы, твою мать… – вздохнула Адри.

Мужчина на другом конце стола понимающе улыбнулся:

– Охотник – самый опасный гангстер в этой стране, да?

Он разлил еще.

Она откинулась на спинку стула.

– Если спросить чиновников, то похоже на то. Жалуются на нехватку полицейских ресурсов, когда семнадцатилетние мальчишки играют в войну у них под носом, зато, когда люди здесь в свое свободное время идут в лес, чтобы расставить лосям солонцы, они штурмуют наши охотничьи избушки, просто чтобы проверить, что мы не забыли запереть оружейный шкаф или, боже упаси, не обидели волка…

Он хрипло засмеялся. Она замолчала, залпом осушила стакан, со стуком поставила его на стол и взглядом дала понять, что болтовня окончена. Он не возражал, и сказал поэтому:

– Рамона была мне должна. Это долг, да? Я хочу бар.

Адри уставилась на пустой стакан, колеблясь на грани между дипломатической выдержкой и вспышкой ярости. Ближе ко второму. Но только она подняла взгляд, как дверь веранды открылась и внутрь скользнула черно-белая собачка, подошла тихонько и положила голову Льву на колени. Он нежно погладил ее. Адри знала все, что о нем говорили, о наркотиках и об оружии, которое ходило на этой свалке, но эту собаку он гладил сейчас так, будто она была последним распустившимся ландышем на земле.

– Что за порода? – спросила Адри.

– Это, как вы там говорите? Шавка чистокровная! – засмеялся Лев.

Собака как будто уснула сидя, положив голову ему на ладони.

– Ты с ней хорошо обращаешься? – спросила Адри.

– Лучше, чем с людьми. Ты тоже такая, да?

– Да.

Он грустно погладил псину.

– Была хорошая сторожевая собака. В молодости. А теперь? Почти слепая. Почти глухая. Просто добрая. А что делать? Даже друзей у меня таких не было, как она. Понимаешь?

Адри кивнула. Она понимала. И, допив последнюю каплю спиртного, сказала:

– У меня есть хорошая сторожевая собака. Лучше не бывает. Только что ощенилась. Я привезу тебе двух щенков. Могу их обучить. Но деньги ты примешь, а про бар забудешь, на том порешим. Понял?

Лев долго взвешивал ее предложение и, улыбаясь, смотрел на нее.

– А Теему? – спросил он.

– Теему тебя пальцем не тронет, если я ему скажу, – ответила она.

Лев засмеялся. Они выпили еще. Пожали руки. После этого бар «Шкура» перешел во владение Овичей, и первым делом Адри поехала туда и подняла цены на пиво. Если Рамона сидела на своих небесах и видела это, то она наверняка подпрыгнула на месте и пустилась в пляс.

97

Преступники

Здесь история о Бьорнстаде и Хеде могла бы и закончиться, но ведь истории о городах не имеют конца. Кончаются только истории про людей.

Прошло два с половиной года с тех пор, как Кевин изнасиловал Маю. Два года с тех пор, как она уехала из Бьорнстада. Ее история положила начало всему тому, что случилось потом, она изменила хоккейные клубы, повлияла на политические решения и встряхнула целый город и половину леса. На плече у Маи не было татуировки в виде бабочки, но могла бы и быть, потому что Мая вполне могла бы быть Рут. Они были во многом похожи, так похожи.

Их отличало друг от друга только одно: всё.

Рут умерла, Мая была жива. Рут уехала из Бьорнстада на полгода раньше, чем Мая. Рут бежала, Мая переехала. Рут никогда не будет играть на гитаре перед тысячами слушателей или спать спина к спине с лучшей подругой в автодоме, или смеяться так, что эхо зазвенит между деревьями на рассвете в один из первых дней зимы. Рут забыта, ее словно никогда и не было, как будто то, что с ней случилось, не имеет никакого значения.

«Их всегда двое – одно видимое, другое нет», – говаривала Рамона. Она понятия не имела, кто такая Рут, да этого никто особо не знал. Ее история ничего не изменила. С нее ничего не началось. Зато кое-чему она положит конец.

Потому что одним из самых страшных деяний, которое мы когда-либо совершим в этом лесу, будет попытка внушить нашим дочерям, что девочки вроде Рут – исключение. Только это не так. Исключение – это Мая. Наши дочери не побеждают никогда. А те, с кем это все-таки случается, кому удается добиться хотя бы малой толики справедливости, сами себя зовут «выжившими». Потому что знают правду о таких, как Рут.

* * *

Много лет назад в Хеде росли два мальчика. Со временем они стали друзьями – других друзей у них не было, и сравнить было не с чем. Один довольно-таки рослый, другой – довольно-таки мелкий, один – совершенно бесстрашный, другой – боялся всего на свете. Маленького чморили на улице за то, что он последним научился ездить на велосипеде, последним научился читать, последним – кататься на коньках. Большой мальчик отгонял обидчиков – не потому, что был сильнее или опаснее всех, а потому, что от него никто не знал, чего ждать. Мальчишки на улице прозвали малыша «придурком», а здоровяка – «психопатом». Потому что он был без тормозов – это все уже и тогда знали.

Днем друзья играли в лесу, а вечером смотрели кино дома у малыша. Он жил один с мамой, и здоровяку это нравилось: у здоровяка было четверо братьев и двое сердитых родителей, и смотреть телевизор у него дома не представлялось возможным. Малыш мечтал, чтобы у него тоже было четверо братьев и два родителя. Зависть – участь почти всех детей.

В первый раз, когда они встретились, здоровяк протянул малышу руку и сказал: «Меня зовут Родри». Малыш пожал руку, но не знал, что полагается делать дальше, потому что с ним еще никогда никто не знакомился. Родри ухмыльнулся: «Я буду звать тебя Зазубами, потому что ты всегда держишь язык за зубами! Это не страшно! Зато я сам разговорчивый!»

Это Родри научил Зазубами