Мне милее.

Карин отвечал князю Таврическому, что цветы скоро вянут, а лавры его бессмертны.

Все литераторы того времени были друзьями Карина. «Сам Карин, – как говорит его биограф, – боялся имени сочинителя, и особенно стихотворца, и для того мало вверял произведения своего пера печати. Неприступный страж красот и правил языка, он был ценитель строгий, но справедливый и весьма полезный для друзей своих, с музами знакомства ищущих».

Карин, по словам своего биографа, весь жил в трагедиях Расина и переводил его «Ифигению» несколько раз. У Карина было до семи тысяч крестьян, впоследствии у него осталась только половина и он был взят в опеку. Опекуном его был известный Нелединский-Мелецкий.

У Карина был целый полк нарядных егерей, псарей и стрелков и большие стаи гончих и борзых собак. За борзых он плачивал по тысяче и более рублей. В отъезжие поля, во Владимирское поместье, за Кариным тянулся обоз с винами и со всеми роскошными причудами былого барича. На охоту к нему стекались со всех сторон приятели. Пиршества его на охоте не уступали пирам древних азиатских сатрапов. Карин был несчастен в женитьбе. Женат он был на княжне А. М. Голицыной, родной внучке князя М. А. Голицына, женатого на калмычке Бужениной, свадьба которого праздновалась в Ледяном доме в 1749 году, при Бироне. С. Н. Глинка рассказывает про Карина, что у него сердце было предоброе. Что по одному только имени он усыновил сирот своего однофамильца и даже ему раз подал бумагу, сказав: «Это ваше». То была купчая или дарственная на шестьдесят калужских его душ. Тот изорвал запись и сказал: «Не возьму; я никогда не буду иметь человека как собственность» и пр. Карин выкупил из крепостной зависимости, от Бибикова, известного композитора Д. Н. Кашина[219].

Карин очень любил театр и много перевел пьес для него. Так, если верить Макарову[220], то «Ифигения», напечатанная в Москве в 1796 году графом Хвостовым, перевод не последнего, а Карина. Помимо этой пьесы, известны еще его переводы «Медеи» и «Фанелии, или Заблуждение от любви».

После Карина пресненский стихотворец упоминает о Нелединском-Мелецком, характеристику которого мы уже выше дали. Нелединского здесь стихотворец описывает в следующих строфах:

Тихо, сладко, нежно, плавно

По траве катит кубарь —

То Нелединский наш славный

И «смазливых теней» царь.

«Смазливыми тенями» в то время называли всех девиц легкомысленного и не строгого поведения; ранее этого времени, в царствование Екатерины, последние известны были под кличкою Матрон и Неонил, по имени двух героинь известных тогда романов: «Пригожая повариха»[221] и «Неонила»[222]. Первая из этих книг в свое время имела большой успех. Известен анекдот про Суворова, рассказанный Ростопчиным[223]. Однажды последний, желая узнать мнение Суворова о знаменитых воинах и военных книгах, приводил всех известных полководцев и писателей, но «при каждом названии он крестился. Наконец, сказал мне на ухо: „Юлий Кесарь, Аннибал, Бонапарте“, „Домашний лечебник“, „Пригожая повариха“ и заговорил о химии…»

В двадцатых годах женщин описанной категории называли Аспазиями, Омфалами, Доринами, Клеопатрами и другими именами классической Греции. В тридцатых годах они известны были под кличкою ветреных Лаис; в сороковых годах их звали Агнессами нижних этажей; в пятидесятых годах Камелиями и т. д.

В стихотворении находим и описание ветреных Лаис:

Вот китайские обои —

То П-ва между нас,

Кирпичу белил в них слои,

Стену сложишь в добрый час.

Вот Аленушка-соловка

В сад к прудам бежит,

Маслит глазки очень ловко

И кудрями говорит.

С нею разных птиц подборы,

Где Загряжский[224], бес косой,

Ей кукует нежны взоры,

А Давыдов[225] хоть не пой.

В то старое время ловкий и счастливый волокита считался весьма почтенным в обществе; любовные похождения придавали светскому человеку блеск и известность; нравы регентства были не чужды москвичам.

Князь Вяземский[226] рассказывает про некоего г. Хитрово, который на разные проделки в любовном роде был не очень совестлив. Не удавалось ему, например, достигнуть где-нибудь цели в своих любовных поисках, он вымещал неудачу, высылая карету свою, которая часть ночи стоит неподалеку от жительства непокорившейся красавицы. Иные подмечали это, выводили из того заключения свои, а с него было и этого довольно.

Похождения с «ветреными Лаисами» в то время процветали широко; в Петербурге даже было веселое общество под названием «Галера», специально трудившееся над своего рода женским вопросом. Вот одно из приглашений этого общества в последний день Масленицы:

    Плыви, Галера, веселися!

    К Лиону[227] в маскарад пустися,

Один остался вечер нам,

Там ждут нас фрау баронесса

И сумасшедшая повеса,

И Лиза Карловна уж там.

Всего стихотворения на Пресненские пруды мы не выписываем, так как полагаем, что приведенные строфы дают уже полное понятие об этой уличной сатире начала XIX века. Прибавляем только для полноты заключительные строфы этой поэмы:

Но пора к своей постели,

Месяц стал среди воды,

Ах, до будущей недели

Адью, милые пруды!

Толкучий рынок на Новой площади. Фотогравюра по рисунку Н. Мартынова. 1886

Глава XXV

Историческое прошлое рынка Москвы. – Торговые дни. – Старый и Новый Гостиный двор; разряды торговых и промышленных людей. – Люди гостиной, суконной и черной сотен; обязанности сотен в отношении городского благоустройства. – Приезжие гости. – Гречане и персы. – Гильдии. – Шестигласная дума. – Именитые граждане. – Права всех гильдий. – Московские ряды в 1626 году. – Очистительная присяга у Казанского собора. – Крестное целование. – Поединки. – Ограда Казанского собора. – Триумфальные ворота. – Страшное место «яма». – Несостоятельные должники. – Жертвователи. – Приказные «от Казанской» и Иверских ворот. – Деление рядов. – Общая картина рядов и Гостиного двора. – Зазывальщики и мелкие торговцы.

С незапамятных времен рынком Москвы был Китай-город; там с седой древности были ряды, лавки, подворья всех главных торговых русских городов, посольский двор для послов иноземных и Гостиный двор для иноземных гостей-купцов, приезжавших с товарами.

«Площадь перед Кремлем, – писал Олеарий в 1630 году, – есть главный рынок города. В продолжение целого дня тут кишит народ. Вся эта площадь полна лавками, а равно и