будто его и не было.

А сейчас Хаджи Абду Хафиз шагал, постукивая посохом, через всю анфиладу залов дворца и с важностью, подобающей Начальнику Дверей, провожал Молиара, но уже не того потаенного полумонаха, полукоммерсанта, жалкого базарчи с суетливыми глазами и с уклончивой какой-то внешностью. За Начальником Дверей шел, нет, шествовал совершенно новый Молиар, их дородство купец, коммерсант Молиар, доверенное лицо их высочества, самой эмирши госпожи бегим Бош-хатын. Внешне этот Молиар даже не походил на того Молиара, прозвище которого — Открой Дверь — неведомыми путями проникло во дворец Кала-и-Фатту.

Нет, теперь перед Ишикочем предупредительно распахивали двери и махрамы — стражи, и гулямы — прислужники, и привратники, и стражники, и даже собственноручно сам всемогущий церемониймейстер Начальник Дверей.

В лоснящемся атласном цилиндре, в превосходно сшитом фраке с розочкой в петлице, в брюках с дипломатической складочкой, в лаковых ботинках с белыми замшевыми гетрами на черных круглых пуговичках, с фунтовой золотой цепочкой поперек атласной жилетки господин Молиар являл собой некоего визитера с дореволюционной открытки «Христос воскрес!». Не хватало у него роскошного, отделанного золотым орнаментом фарфорового яичка, с коим чиновники Российского политического агентства в Бухаре наносили в старое доброе время праздничный визит госпоже бегим Бош-хатын в Бухарском арке. Но из всего этого «комильфотного» великолепия выглядывала все та же опухлая, плохо выбритая физиономия с кустистыми чернущими бровями и с теми же суетливыми глазками, которые подозрительно зыркали по сторонам и настороженно следили за двумя саисами — конюхами, сгибавшимися под громадными подносами с европейскими дарами. Разнообразие их и богатство наглядно демонстрировали, насколько успешно господин Молиар выполнил свою высокую миссию в Европе.

И выслушанный госпожой Бош-хатын доклад представлял собой образец деловитости и обстоятельности, успехов и благополучия. Дары и сувениры произвели весьма благоприятное впечатление. Удовлетворение Бош-хатын выразилось в том, что дастархан, расстеленный для Молиара по поводу его прибытия, превосходил обилием и разнообразием все, чего можно было бы пожелать.

— Привез? — спросила Бош-хатын.

— Что?

— То, чем можно подмаслить… тех в Москве.

— О госпожа мудрости, разве я мог вести на поводку верблюдов с…

— Проклятый! Значит, ты ничего не сделал, болтун! — она говорила зло, хрипло.

Хихикнув, Молиар извлек из глубины кармана бумажник. Медленно, с ужасной важностью он раскрыл его и двумя пальцами вытащил сложенный вчетверо лист бумаги. Разворачивал он его и разглаживал целую вечность. Бош-хатын при всей своей грузности, кряхтя, подпрыгивала на бархатных подушках с живостью семилетней девочки и нетерпеливо покряхтывала.

— Извольте прочитать! — напыжился важно Молиар. — Читайте доверенность!

— Что здесь написано, сын греха? — Бош-хатын с вожделением гладила пальчиками дорогую шелковую веленевую бумагу, которая так приятно хрустела в руках.

— «Доверенность»!

— Доверенность?

— Доверенность госпожи эмирши, мадемуазель Люси д'Арвье ла Гар, — отобрал небрежно бумагу Молиар. — Но, но! — остановил он Бош-хатын, попытавшуюся вырвать у него из рук документ. — Эта доверенность ничего не стоит еще без одной подписи. Решительно ничего.

— Проклятый бездельник! Опять! Какая подпись?

— Не подвергайте свое драгоценное сердце треволнениям, госпожа. Вам ничего не стоит получить то, что изменчивая судьба помешала мне, скромному смертному.

Да, Молиар не мог и здесь не побалагурить.

— Как? Какая судьба?

— Хлопните в ваши уважаемые ладошки и повелите привести сюда ее высочество принцессу Монику-ой. И пусть отнесутся к ней со всем вниманием и почтительностью, ибо от нее теперь зависит всё. Ей дано раскрывать и закрывать. Ференги, крючкотворы, адвокаты, юрисконсульты определили и постановили: на доверенности необходимы четыре подписи: господина эмира — она вот, ваша, госпожа, — она есть, и… госпожи Люси! О, сколько усилий и умений стоило мне заполучить ее, прошу не забыть нас своими милостями! И подпись госпожи Люси мы имеем. И, наконец, необходима подпись девушки Моники, принцессы. Зовите Монику! Но что с вами?

Обычно красно-бурачное лицо Бош-хатын приобрело сине-сливовый оттенок.

— Ее, проклятой, здесь нет.

— Не проклинайте ее. Она не заслужила! Не смейте!

— Это еще почему, господин хороший!

— Потому, госпожа, что без подписи уважаемой принцессы вы не сможете получить и одного рубля из стальных шкафов банка «Ротшильд фрер» в Женеве и Париже! Где девушка? Куда вы дели девушку?

В его голосе звучало столько беспокойства, что Бош-хатын насторожилась. Она хитренько сощурила глазки и сладенько заговорила:

— А что это, господин Молиар, вы прозевали девчонку, а? Ведь Моника-то должна была быть в городе Женив, когда вы, набрав полный кошель денег у меня, отправились в свое хитроумное путешествие? А теперь вы ищете иголку по всему свету, а?

Нетрудно было понять, что Бош-хатын отлично знает об исчезновении Моники, радуется этому и, возможно, причастна к этой истории.

— Клянусь, — быстро пробормотал Молиар, — если только с ней что-либо случилось, я… мы…

Он уже угрожал, и Бош-хатын даже испугалась его глаз. Но она предпочла не выводить Молиара из себя.

— Ваша драгоценная принцесса порхает по свету. И я тут ни при чем. И господин эмир, мой супруг, ни при чем. Словом, Бухарский центр не повинен в том, что у вас, господин хитрости, увели девчонку.

— Не смейтесь, госпожа. Где Моника? Она мне нужна столько же… э… сколько и вы. Без нее, без ее подписи…

Бош-хатын заважничала:

— Помните, господин Молиар или Как Вас Там, вы мне, повелительнице, уже посмели задавать вопросы про эту дочь греха. И тогда я вам сказала: «Не знаю!» И тогда я взаправду не знала.

— А теперь? Умоляю!

— Посмотрите на него! Как она его распалила своими рыжими волосами.

— Где же? — Он сдерживался. Он не хотел раздражать эту сварливую толстую бабу. — Где девушка?

— Она в Мастудже.

— Это еще где?

— Мастудж — в индийских пределах, в Индийском Бадахшане. Туда повезли дочь греха. И она скоро приедет туда.

— Кто повез? — голос Молиара сорвался. — Кто повез Монику-ой в Мастудж? Скажете вы наконец! — Молиар не замечал, что разговаривает с повелительницей неподобающим тоном. Не заметила этого и Бош-хатын. Она захихикала:

— Ага Хан решил! Ага Хан объявил дочь греха своей невестой и подарил ей Бадахшан со всеми бадахшанскими язычниками и исмаилитами.

Немало самообладания понадобилось Молиару, чтобы не выдать своего оживления. Наконец-то он узнал, где Моника. Значит, все-таки Ага Хан приводит свой план в исполнение.

Тогда в Женеве Молиар только хотел увезти Монику, но не успел. В этом он мог винить самого себя. Возврат к европейскому образу жизни ошеломил его. Он не удержался от соблазнов: не вылезал из ресторанов и баров, не брезговал и притонами. Развлечения, приемы, банкеты почти не оставляли ему времени для дел. Он был в угаре. Он не мог удержаться, потому что деньги, полученные от Бош-хатын, да и собственные немалые средства,