желтая… Этот цветной калейдоскоп тоже походил на игру, но Борис называл и называл государства и страны, которые я не мог ни произнести, ни запомнить, а главное, они не складывались у меня из букв.

— Германия, Швейцария, Норвегия, Европа, — тыкал он пальцем в карту, а я только хлопал глазами.

А когда Борис лихо произнес:

— Великобритания, — и указал на темно-зеленое пятно, похожее на игрушечного зайца, я повернулся и дал стрекача от своего учителя.

На другой день я уже не помнил государства Центральной Европы, забыл и название самого континента, на котором пребываю. Зачем мне эти далекие и непонятные страны? Я живу в солнечном селе Ягодное, в десятке километров от огромного, раскинувшегося по берегу Волги города, со знаменитым именем Сталинград.

Урок географии брата забылся, его вытеснили мои ребячьи проблемы. Я уже считал себя взрослым, а меня, как и моего младшего брата Сергея, отправляли ежедневно в детсад да еще днем укладывали спать. Последнего оскорбления я не мог перенести и всякий раз после обеда убегал и пробирался к окнам школы, где учились мои старшие братья. Воспитательницам надоело со мною воевать, и они заявили матери, чтобы меня больше не посылали в детсад.

Узнав о случившемся, отец взял ремень, к которому часто прибегал, как к учебному пособию, когда разбирался в школьных делах своих детей, и выпорол меня.

— Не хочешь в сад, осенью пойдешь в школу, — сказал он, заканчивая посвящение в ученики, — а пока поживешь на подножном корму.

Случилось это весной тридцать третьего года, в голодный год, и отцовы слова были далеко не метафорой. Балки и овраги, их склоны, вокруг Ягодного еще только-только обливались первой зеленью, а мы, дети, уже были на подножном корму. Сначала копали корни прошлогоднего солодика, а потом рвали щавель, дикий лук, лебеду, крапиву, какую-то съедобную «кашку». Тащили все это домой, и наши матери стряпали из даров весны черные, как смола, лепешки и пышки, варили горькие, как хина, похлебки.

Мои старшие братья промышляли сусликов, и это уже была царская еда. Из них готовили жаркое…

В тот страшный голодный год никто не умер в нашем Ягодном, хотя из других приволжских сел и деревень до нас доходили самые мрачные вести.

Трагедия разыгралась у нас осенью. Погиб мой брат Борис. Его застрелил мальчишка из берданки, с которой наш сосед стерег пустой колхозный амбар. Десятилетний сын, когда отца не было дома, взял ружье и отправился «охотиться». Его сразу облепили мальчишки. Юный охотник заправски взводил курок и, направляя ружье то на одного, то на другого, спускал курок.

— Не бойтесь, — уверял он, — ружье уже выстрелило… — и показывал всем вмятину от бойка в патроне. Я тоже видел эту вмятину и до конца дней своих буду помнить ее.

Навстречу нам бежал Борис. Он разыскивал меня. Соседский мальчик направил на него ружье и крикнул:

— Стой, стреляю!

Прогремел выстрел, Борис упал. Мы все разбежались…

После этой трагедии нельзя было жить рядом с нашими соседями, нельзя оставаться в Ягодном… Для моих родителей здесь все было открытой незаживающей раной.

Наша семья в тот же год переехала в пригород Сталинграда, в рабочий поселок, где отец поступил на завод.

Я уже учился в школе, учебники Бориса стали моими, года через три очередь дошла и до той географической карты…

Когда я развернул ее и увидел бледно-зеленое пятно Польши, меня будто прошило током, и я услышал слова Бориса:

— Эх ты, Польша́-лапша́…

Осторожно свернул карту, отнес ее в темный чулан и спрятал так, чтобы она больше никогда не попадалась мне на глаза.

2

Вторая встреча произошла спустя три-четыре года. Старший брат Виктор кончал десятилетку. Средней школы в нашем поселке не было, и он со своими сверстниками ездил в город. Добирались они до школы на поезде, затем на трамвае, и всякий раз, по возвращении, брат рассказывал о приключениях, какие случались с ними. То на поезд опоздают, то с мальчишками городскими подерутся, а то в кино вместо уроков завеются. Героем этих приключений был его друг Андрей, по прозвищу пан Потоцкий, здоровый добродушный парень. Его почти никто не называл по имени. Помимо своего покладистого и доброго нрава, пан Потоцкий отличался необыкновенной, а в наших, мальчишечьих, глазах прямо фантастической силой. В руках Андрея постоянно находилась какая-нибудь железка, гвоздь, шайба, монета, металлическая плашка…

Гвозди, стерженьки он завязывал в узлы, шайбы, плашки и монеты гнул и пальцами сплющивал, делая из них «лодочки». В моих карманах всегда были изделия пана Потоцкого, которые я раздаривал своим друзьям. Особой популярностью пользовались медные гроши. Были тогда такие в обращении. Из больших пятаков, размером с сегодняшний рубль, железные пальцы Андрея гнули чудные «лодочки», которые были в моей коллекции самым дорогим эквивалентом в мальчишечьем обмене.

Перед самой войной, осенью сорокового, мой старший брат и Андрей Потоцкий уезжали поступать в военные училища: Виктор в Грозненское авиационное, а Андрей в Ленинград, в морское. В семью Потоцких приехала бабушка Андрея, Ядвига. Она странно говорила по-русски и называла своего гиганта-внука Анджеем. Высокая и статная седоволосая старуха, чем-то похожая на Ахматову, приехала из города Белостока. Там же, по счастливому совпадению, второй год жила семья маминого брата Николая Четверикова. Мама, естественно, сразу пошла к Потоцким с его адресом, расспрашивать про жизнь в Белостоке.

Через день старуха была в нашем доме. Мама говорила с ней о семье брата, с которой Потоцкая, конечно, не встречалась в Белостоке, но хорошо знала ту улицу, где жила его семья.

Бабушка Андрея пробыла недолго и, как только внука проводили в военное училище, уехала домой с маминым гостинцем для ее брата. Позже мы получили письмо от дяди Коли, в котором тот сообщал, что они встретились и «теперь есть к кому ходить в гости».

После этого наши семьи будто сроднились. С каждым письмом от Виктора и дяди Коли мама бегала к матери Андрея, а та делала то же, когда получала вести от сына и своей свекрови из Белостока, и все мы подолгу обсуждали эти события.

Мать Андрея жила в крохотной комнатке коммуналки. Дом заводской. В нем семья Потоцких занимала квартиру, когда отец Андрея был главным инженером завода. Но два года назад его арестовали, и с тех пор о нем не было известий. Мать работала в заводоуправлении, и им с сыном оставили эту комнату.

С Андреем Потоцким нам пришлось встретиться уже трагическим летом сорок второго, перед боями за Сталинград. Он вернулся в поселок инвалидом, без ноги… Однако еще раньше в