— Вы, наверное, академию кончали?

— Да.

— Так и знал. Что ни дурак, то выпускник академии.

Опыт Польской и Финской кампаний сыграл роковую роль. Эти небольшие войны ввели в заблуждение руководителей Наркомата обороны и генералитет. Участвуя в уничтожении уже обескровленной немцами польской армии, советские генералы уверились в собственном превосходстве.

Они с 1920 года привыкли считать, что Польша обладает могучими вооруженными силами, и, подавив слабое сопротивление поляков, верили, что одержали крупную победу.

На совещании по итогам финской войны комбриг Степан Ильич Оборин, начальник артиллерии 19-го корпуса, точно заметил:

— У нас не было серьезного противника и со стороны авиации, и со стороны артиллерии.

Сталин согласился:

— Нас поляки избаловали, а потом финны.

Но выводов командиры Красной армии не сделали. Сказалась привычка смотреть свысока на других, уверенность в собственном превосходстве.

Тот же Оборин гордо говорил на совещании:

— Артиллерия у нас мощная, в России еще не было такой мощной артиллерии.

Сталин заинтересовался:

— А если сравнить с артиллерией Германии или Франции?

— Вот если взять технические стрельбы, то немцы стреляли хуже, чем мы сейчас. Мы стреляем лучше, нежели стреляли немцы в старую войну. Сейчас посмотрим, как они на Западе будут стрелять.

В зале засмеялись. Советские военные равно пренебрежительно относились и к немцам, и к французам.

Перед войной Оборин получил звание генерала и стал командовать 14-м механизированным корпусом. Командующий 4-й армией в первый день войны бросил корпус Оборина в контратаку. И генерал потерял свою боевую технику — выяснилось, что немецкая артиллерия стреляет лучше, чем он предполагал. Генерал-майора Оборина расстреляли в сорок первом одновременно с бывшим командующим Западным фронтом генералом армии Дмитрием Григорьевичем Павловым. Сталин обвинил своих генералов в неудачах на фронте...

Жуков и Василевский исходили из того, что Германия сначала объявит войну, потом начнет развертывание — и вот тут надо опередить вермахт в развертывании и нанести удар первыми. Финская кампания утвердила их в убеждении, что и будущая война будет носить позиционный характер. Будущие маршалы и представить себе не могли, что вермахту не понадобится ни единого дня на развертывание, что мощный удар первыми нанесут немцы...

Жуков пишет в своих мемуарах:

«Нарком обороны и генеральный штаб считали, что война между такими крупными державами, как Германия и Советский Союз, должна начаться по ранее существовавшей схеме: главные силы вступают в сражение через несколько дней после приграничных сражений. Фашистская Германия в отношении сроков сосредоточения и развертывания ставилась в одинаковые условия с нами».

В Генштабе полагали, что немцы смогут развернуть свою группировку только через десять—пятнадцать дней после начала сосредоточения сил.

Советские военные находились во власти представлений времен Первой мировой — сдержать удар противника армиями прикрытия, а потом нанести удар. Но армии прикрытия были слишком слабыми, чтобы выдержать мощный удар немецких танковых колонн. Стремительное продвижение вермахта просто не оставляло времени для этого развертывания.

Армиям, расквартированным в приграничных округах, на развертывание требовалось двое суток. Дивизиям, чтобы занять приграничные укрепления, требовалось минимум десять часов: два-три часа на сборы и пять-шесть часов на марш и организацию обороны.

Опыт немецкой армии, которая за несколько недель оккупировала чуть ли не всю Западную Европу, высокомерно игнорировался. Это отразилось и в отчетной записке Мехлиса, уходившего из политуправления Красной армии в правительство.

Ссылаясь на выступление Сталина во время расширенного заседания Главного военного совета в апреле 1940 года, Мехлис докладывал:

«Вплоть до последних лет многие командиры представляли будущую войну как сумму чисто маневренных операций, характеризующихся действиями преимущественно на флангах и в тылу противника, организацией оперативного охвата, обхода и окружения.

На сегодняшний день мы болеем увлечением примата маневренной войны и недопониманием борьбы за прорыв современных оборонительных сооружений типа линии Мажино, Зигфрида и им подобных.

Теория и практика современных укрепленных районов, а также боевых действий в позиционных условиях, в войсках и в военных академиях почти не отрабатывались».

Командование Красной армии не увидело, что вермахт совершил революцию в военном деле, отказавшись от идей приграничных сражений, медленного фронтального наступления. Немецкие генералы в тридцать девятом—сороковом годах показали, что война начинается стремительным ударом с широким применением танков и самолетов — не для того, чтобы захватить территорию, а для того, чтобы сокрушить армию противника. А территория потом сама по себе попадет в руки победителя.

Нарком Тимошенко и его окружение видели, как действовал вермахт в Польше в сентябре тридцать девятого и во Франции в мае сорокового, но не сделали правильных выводов.

Маршал Тимошенко в декабре сорокового на совещании высшего командного состава, оценивая действия немцев во Второй мировой войне, пренебрежительно говорил:

— В смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не дает ничего нового.

Через полгода Тимошенко и его подчиненные увидят, как немец-. кие танки и штурмовая авиация пробивают брешь в позициях Красной армии и врезаются в эту пробоину, разрывая оборону на всю глубину. Стремительное продвижение немцев летом сорок первого просто не оставляло времени для развертывания. Темп наступления немцев ошеломлял, и целые советские соединения попадали в окружение. К такой стратегии ни Красная армия в целом, ни ее командный состав не были готовы.

Численность наступавших немецких войск составляла два миллиона человек. В первый год войны они взяли в плен вдвое больше — почти четыре миллиона красноармейцев...

Не только Тимошенко, не обремененный военным образованием, но и маршал Шапошников, которого считали высшим авторитетом в Красной армии, столь же невысоко оценивал действия вермахта.

— Вот немцы наделали ошибок, когда шли на Париж, — говорил Борис Михайлович. — К Парижу они дошли только благодаря тому, что их выручили командиры корпусов и дивизий, которые хорошо руководили войсками. Само главное командование расползалось по швам. Но войска были хорошие...

«Внезапный переход в наступление всеми имеющимися силами, притом заранее развернутыми на всех стратегических направлениях, не был предусмотрен, — вспоминал маршал Жуков. — Ни нарком, ни я, ни мои предшественники Шапошников, Мерецков, ни руководящий состав генштаба не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день компактными группировками на всех стратегических направлениях.

Этого не учитывали и не были к этому готовы наши командующие и войска приграничных округов».

Только наступление!

Характерная особенность советской военной стратегии — ставка на активные наступательные действия. В Полевом уставе РККА (1939 год) говорилось: «Если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская Красная Армия будет самой наступающей из всех когда-либо наступающих армий... Войну мы будем вести наступательно, перенося ее на территорию противника».