настоящего растратчика и показать его всем… И вот я опять остаюсь и корю себя, что остался. И опять у меня в голове все мешается, и я уже не знаю, что делать и чего не делать… Время проходит, а я все еще путаюсь с этим дурацким представлением… Иногда кажется, что голова моя лопнет.

Ш к у н ц а (ставит два стула на стол). Эх, мой Иоца, какой ты еще наивный! Ты думаешь, что, если найдешь вора и покажешь на него пальцем, все этим и решится. Ты не знаешь, с кем имеешь дело. Все тут поднимутся на его защиту да тебя же еще в воровстве обвинят. Ты даже и не представляешь, кто тебе здесь может ножку подставить. Я не собираюсь никого обвинять, но… тут на днях, когда мы с тобой столкнулись в дверях, Анджа, похоже, что-то выведывала от тебя…

Ш к о к о. Неправда! Этого не может быть!

Ш к у н ц а. К сожалению, правда! Я ведь застал их тогда в темноте — и ее, и Букару, и Пульо, — они разговаривали. Предполагаю, что она должна была заставить тебя говорить, а они подслушали все, что ты ей сказал.

Ш к о к о. Не может быть… Это невозможно! Ты врешь, учитель!

Ш к у н ц а. Зачем мне тебе врать! Если я вообще желаю кому-нибудь хорошего в этой вонючей деревне, так это только тебе, будь уверен!

Ш к о к о. Чтобы Анджа была против меня… Не могу поверить… Не может быть!

Ш к у н ц а. Я на твоем месте, дорогой мой юноша, был бы немного осторожнее или бы вовсе уехал отсюда. Что поделаешь, таковы люди!..

Ш к о к о. Учитель… Учитель… Сжалься!..

Ш к у н ц а. Тихо! Спокойно! Сюда идут.

С шумом входят  П у л ь о, Б у к а р а, М а ч а к, А н д ж а, М а й к а ч а. За ними выходят на сцену  П е р в ы й, В т о р о й, Т р е т и й, Ч е т в е р т ы й  и  П я т ы й  к р е с т ь я н е, н е с к о л ь к о  к р е с т ь я н о к.

Б у к а р а. Кто знает, много ли доведется еще жить. Пройдут годы: «Где был?» — «Нигде»… «Что сделал?» — «Ничего»… Что другое и остается, кроме как есть да пить. А так хоть что-нибудь получишь от жизни, прежде чем нечистый возьмет.

М а ч а к (пьет из бутылки, вино течет у него по подбородку). А хорошо у тебя вино, Мате! Золотом заплатить не жаль! Где это ты его покупал?

Б у к а р а. Где покупал? Свое это! Только что из бочки налил. Возьмите, товарищи, отведайте.

П е р в ы й  к р е с т ь я н и н (пьет). Ей-богу, хорошо, будто сам Иисус его для себя разливал!

М а ч а к. А ты продавал его?

Б у к а р а. Да вот тут на днях личанам продал два бариля{43}, по двести динаров взял. Больше ни за что не соглашались дать, сукины дети.

П е р в ы й  к р е с т ь я н и н. По двести? Да за эти деньги и чикаться не стоило!

В т о р о й  к р е с т ь я н и н (пьет). Ничего не скажешь, будто молнией в живот ударило! Такое и мертвых подняло бы на ноги!

М а й к а ч а. Ну, дай и мне чуток, горло промочить. Что-то уж больно пересохло.

Ш к у н ц а. Начинаем, товарищи, начинаем! У нас мало времени.

П у л ь о. А мы сегодня надолго здесь, учитель? Мне некогда.

Ш к у н ц а. Нет, сегодня мы будем вежливы с художественной литературой. Стало быть, товарищи, прошу вашего внимания! Начинаем репетицию. Сегодня на очереди знаменитая сцена — «Мышеловка», или искушение совести короля. Там, в «Гамлете», на сцену выходят актеры, которые показывают королю спектакль, пытаются поймать его совесть в ловушку, рассчитывая, что он выдаст себя. Однако совесть, которую можно поймать в ловушку, — это слишком устарело для такой передовой среды, как ваша. И я, разумеется, прогнившую гамлетовскую «Мышеловку» превратил в демонстрацию передового народа против диктаторского монархического режима… Начинаем! Вот тут, наверху, сидит, скажем, король. Пожалуйста, товарищ управляющий, поднимитесь наверх. Товарищ Майкача сидит рядом с ним… Товарищ Пульо — здесь, товарищ Мачак — вот тут, а товарищ Анджа — рядом со своим отцом.

Букара и Майкача забираются на стол и садятся на стулья, остальные рассаживаются на столе рядом с ними. Крестьяне стоят у стола.

Начинаем!

Б у к а р а. Погоди, погоди! Так не годится, товарищ учитель! Мы это тут представляем угнетателей народа или не представляем? Надо, брат, чтобы сразу было видно. Дай нам опрокинуть стаканчик-другой! Это тебе как раз и выйдет, что мы наслаждаемся плодами народных трудов, и к тому же, как горло промочишь — вроде бы и представлять полегше.

М а ч а к. Эх, Мате, спасибо, неплохо сказано, сам бог тебе эту мысль шепнул!

Т р е т и й  к р е с т ь я н и н. Дай-ка сюда эту бутылку, надо от нее благословение принять!

Ч е т в е р т ы й  к р е с т ь я н и н. Да с сухим горлом и овец пасти неспособно, а уж представлять-то — и подавно.

М а й к а ч а. Ну нет-нет! Это дело на пустой желудок не пойдет. Слушай, Анджа, родимая ты моя, вот тебе ключ, сбегай ко мне в корчму, принеси копченого мяса, там кусок на стойке лежит. Да буханку хлеба не забудь прихватить!

Б у к а р а. Браво, Мара! Да ты словно мои мысли подслушала!

П у л ь о. Анджа, Анджа! Две буханки!

А н д ж а  уходит.

М а ч а к. У меня тоже есть предложение. Раз уж мы тут едим да пьем, неплохо бы и в картишки перекинуться. Одно без другого не бывает, не так ли?

Б у к а р а. Правильно! В самую точку попал! Пусть, братец ты мой, публика видит, как наслаждаются господа, пока народ по́том-кровью обливается. Откуда бы иначе людям узнать, кто мы такие. Правильно я говорю, учитель?

Ш к у н ц а. Да ведь… Люди это знают и без всяких церемоний. А вам виднее.

Б у к а р а. Да ты не беспокойся, учитель! Ты только дай мне волю. Если уж я руковожу представлением, все будет как нельзя лучше.

Ш к у н ц а. Пожалуйста, пожалуйста! Я ничего не говорю, вы власть, вы и решаете.

Букара, Майкача, Пульо и Мачак играют в карты, выпивают; Шкунца пишет плакаты.

Б у к а р а (в руках его полный стакан, поет).

«Будем, будем, братья, пить, до зари, до утра,

Как в обычаях старинных королевского двора!»

Все подхватывают.

М а ч а к. Ходи, Полоний, отец мой, твоя очередь.

П у л ь о. Чем ходить-то, Лаерт, сын мой?

М а й к а ч а. Ваше величество, Клавдий, муж мой дорогой, а ну, покрой эту королем!

Б у к а р а. Не могу, Гертруда, больно велика…

М а й к а ч а. Сдавай его, черт побери, чего его держать!

Б у к а р а. Этот валет, Гертруда, не стоил того, чтобы на короля менять.

П у л ь о. Лаерт, сын мой, придави короля тузом!

Входит  А н д ж а, она несет мясо и хлеб.

М а ч а к. Отец мой, Полоний, вот Омелия, твоя дочь, а моя сестра, она нам мяса принесла.

Б у к а р а. Омелия, отрежь королю, своему господину, пару ломтей, что покраснее.

П у л ь о. Не забывай и об отце своем, о Омелия!

М а й к а ч а. А ну, Полоний, мой верный слуга, плесни-ка своей Гертруде чуток из бутылочки!

Анджа режет мясо и хлеб и обносит актеров, а они едят,