солидарностью, с какой он оставил их несколько дней тому назад, чтобы подать сигнал к великой революции»472. Это «небольшое исключение», под влиянием пропаганды большевиков, заявило о своем неподчинении директивам Совета, потому что, как говорилось, напр., в резолюции рабочих завода «Динамо», «революционная волна не захватила всей России» и «старая власть еще не рухнула» – при таких условиях о «ликвидации забастовок не может быть и речи». Однородных по внешней форме резолюций с требованием «немедленного ареста Николая и его приспешников» мы коснемся в другом контексте473. В них, кроме призывов к «прекращению кровавой бойни», «классам неимущим ненужной» и т.д., заключалось и требование установления 8-часового рабочего дня.

Таков был боевой лозунг, выставленный большевиками; он искони органически вошел в сознание рабочей среды и потому легко был воспринят и на тех собраниях, на которых в «лояльных» резолюциях о возобновлении работ как бы высказывалось доверие Временному правительству. «Только 8-часовой рабочий день может дать пролетариату, – говорилось в одной из них, принятой в Москве, – возможность на широкое активное участие в политической и профессиональной борьбе. Только полное раскрепощение рабочего класса от тяжелой изнурительной работы может дать возможность рабочему классу стоять на страже интересов своего народа и принять участие в созыве Учредительного собрания… Полагая, что лозунг о 8-часовом рабочем дне является также политическим лозунгом, а потому осуществление рабочего дня не может быть отложено на будущее, необходимо немедленно провести в жизнь 8-часовой рабочий день для всех наемных работников»474. Красной нитью в огромном большинстве резолюций о введении 8-часового раб. дня (по крайней мере в Москве) проходит мысль о необходимости введения его в общегосударственном масштабе: «Временное правительство особым декретом впредь до утверждения закона о нормировке рабочего дня должно установить 8-часовой рабочий день на всю Россию».

Жизнь, однако, опережала академические решения, и на заводах после восстановления работ происходило «непрерывное недоразумение» – явочный порядок введения ограничительного рабочего времени, смена администрации и т.д. В воззвании 9 марта петроградский Совет, высказываясь против «разрозненных выступлений отдельных фабрик», осуждая «абсолютно недопустимые эксцессы» (порча материалов, поломка машин и насилия над личностью), которые «способны лишь причинить величайший вред рабочему делу, особенно в переживаемый тревожный момент», еще раз подчеркнул, что он разрабатывает «перечень общих экономических требований, которые будут предъявлены фабрикантам и правительству от имени рабочего класса». В то же время Совет предостерегал предпринимателей против «недозволительных» в отношении к «борцам за освобождение родины» попыток явного и тайного локаута и грозил, что «принужден будет с величайшей энергией вступить в борьбу с этими злоупотреблениями предпринимателей, особенно постыдными в переживаемые нами дни»… в случае закрытия фабрик Совету «придется поставить перед рабочим классом, перед городским общественным управлением и перед Временным правительством вопрос о муниципализации подобных предприятий или о передаче их в управление рабочих коллективов».

Под влиянием этого низового «террора» петербургское общество фабрикантов и заводчиков само, при посредничестве министра торговли и промышленности Коновалова, обратилось в Совет для улажения возникшего конфликта с рабочими, и 10-го было достигнуто соглашение, устанавливающее впредь до издания закона о нормировке рабочего дня 8-часового «действительного труда» (сверхурочные работы по особому соглашению), учреждения совета старост (фабрично-заводского комитета) и примирительных камер. В Москве соглашение не удалось в силу непримиримой позиции, занятой местным Обществом фабрикантов и заводчиков, хотя в ряде районов предприниматели (крупные) давали свое согласие на введение 8-часового рабочего дня. В результате нормирование продолжительности дня труда стало производиться «самовольно» по отдельным предприятиям, и московскому Совету задним числом пришлось 18 марта санкционировать своим авторитетом то, что было достигнуто «явочным порядком»475. Совет постановил: «Признать необходимым введение 8-часового рабочего дня по всей стране; обратиться к Временному правительству с требованием о немедленном издании соответствующего декрета и призвать все Советы Р. Д. поддержать это требование. В Москве же, не дожидаясь издания такого декрета, ввести 8-часовой рабочий день, допуская сверхурочные работы только в отраслях промышленности, работающей на оборону, производящей предметы первой необходимости и по добыче топлива».

Соответствующая волна прокатилась по всей России, причем борьба за 8-часовой рабочий день принимала либо петербургскую, либо московскую форму, т.е. заключалось или соглашение с организациями фабрикантов и заводчиков, или нормировка труда вводилась рабочими явочным «революционным» порядком и санкционировалась односторонним актом местного Совета. Это бытовое двоевластие было, однако, довольно чуждо мысли самочинного законодательства; можно сказать, что господствовала формулировка, данная на одном из московских рабочих собраний: «Мы вводим 8-часовой рабочий день с 17 марта и требуем от Совета Р. Д. вынести резолюцию о его введении, а от Временного правительства поставить свой штемпель».

Как же реагировала власть, которой предлагалось поставить авторитетный «штемпель» законодательной санкции к тому, что в жизни достигалось «революционным» путем? Она, в сущности, бездействовала. 6 марта Правительство одобрило специальное обращение министра торговли и промышленности Коновалова. Революционный министр говорил о труде, который является «основой производительной силы страны» и oт «успехов которого зависит благополучие родины». «Искренне» стремясь «к возможно полному удовлетворению трудящихся», министр считал «неотложной задачей правильную постановку и надлежащее развитие рабочего вопроса». «Свободная самостоятельность и организация трудящихся (т.е. профессиональные союзы), – констатирует обращение, – является одним из главнейших условий экономического возрождения России». Это были все общие слова, т.е. революционная риторика… 10-го Исполнительный Комитет Совета, узнав от своего уполномоченного Гвоздева, что петербургские фабриканты и заводчики согласны ввести 8-часовой рабочий день, постановил: «Предложить Временному правительству издать указ о 8-час. раб. дне по всей России до Учредительного собрания». Правительство немедленно реагировало, и в журнале заседания того же 10 марта значится: «Предоставить министру торговли и промышленности войти в обсуждение вопроса о возможности и условиях введения сокращенного рабочего времени в различных местностях России по отдельным группам предприятий и представить предположения свои на рассмотрение Временного правительства». На этом все дело и остановилось – само Правительство дальше подготовки мер к введению 8-часового рабочего дня в предприятиях военного и морского ведомства не пошло. Как будто трудно последовать за воспоминаниями Керенского и признать, что Коновалов в согласии с фабрикантами 11 марта «ввел уже 8-часовой рабочий день на фабриках и заводах Петрограда». Очень сомнительно, чтобы в министерстве торговли и промышленности «в порядке спешности» действительно разрабатывался «законопроект о 8-часовом рабочем дне», как отвечал Исполнительный Комитет на многочисленные и настойчивые запросы из провинции, указывая, что о вступлении закона в силу будет «своевременно объявлено».

Собравшееся в конце марта Совещание Советов не могло пройти мимо развертывавшейся борьбы за сокращение рабочего