Шрифт:
Закладка:
Толпа черни загудела, пришла в движение. Она напоминала отвратительного паука, занявшего всю площадь, шевелящего бесчисленными жёсткими волосками — каждый из оных был человеком. Визирь всегда немного боялся народа, от которого был бесконечно далёк.
И сейчас он испытывал подлинный страх.
Валид, конечно, не боялся ничего. Возможно, не боялся даже Висельника — а чего-либо более пугающего визирь в своей жизни точно не видел. Перед глазами до сих пор стояла картина того, как наёмник резал горло Исхиле-Камаль. Как из-под клинка неожиданно мощным потоком лилась кровь, как смотрели на пашу остекленевшие глаза женщины. А взгляд Висельника не выражал ничего.
И так же было во дворце халифа. Висельник мог прямо там вспороть живот Джамалутдину-паше, и у него бы даже веко не дрогнуло. Совершенно ни к чему не потребен конфликт с подобными людьми. Но будто мало капризов юного халифа! Сулим ар-Наджиб уже выплеснул всю грязь этой истории на улицы города.
Как бы ни оказаться этим улицам залитыми кровью, причём очень скоро.
— Вольготно чувствуют они себя в столице, словно готовы оспорить право стать её хозяевами. Они пьют вино при свете дня, на глазах Иама, причиняя ему тяжкое оскорбление. Они расхаживают по улицам в нарядах, подобных одеждам демонов Амоама. Они нагло разбили здесь военный лагерь, откуда несомненно планируют вершить зло! Их шлюхи искушают правоверных своим развратным видом, пока наши женщины продают подонкам свои тела!
Сулима понесло так далеко, что визирь едва не рассмеялся. Альма-Азрак всегда ломился от падших женщин, продававших себя любым гостям: вот уж новость так новость! Но многих в толпе такие слова били под дых: сколько там молодых бедняков, неспособных заплатить родне желанной невесты? Если подумать, обычай мало отличался от того, о чём говорил Сулим. Хоть за пару баранов продай женщину, хоть за пару монет: всё одно смешная цена.
Какой бред… Но толпа негодовала больше и больше. Люди бесновались: мужчины потрясали в воздухе кулаками, женщины тянули к небу руки. Тут и там из общего гула вырывались голоса, призывавшие к кровопролитию.
— Что вы об этом думаете?
— Что я думаю? Почтенный Сулим сам говорил на днях о двух формах справедливости. Раз уж его слова о Мансуре не тронули нашего великого халифа, денно и нощно занятого неотложными делами государства, то… что тут скажешь, это было до высшей горечи предсказуемо. Сулим видит Иама в толпе: он всегда так говорил, если помните. К Иаму теперь и обращается.
Валид нахмурился пуще прежнего. Он не был, конечно, жрецом — но всё-таки командовал Святым Воинством и потому имел определённое отношение к Иаму.
— Мерзость. Чего он хочет? Погнать этих оборванцев на пули и пики? Учинить резню руками людей, умами которых владеет? В этом нет чести. Это подло. Если бы вы только дали приказ, я…
— Я не могу дать вам приказ в обход халифа. А халиф, да будут долгими годы его правления, как мы оба знаем, проявляет к ситуации… некоторую степень весьма разочаровывающего всех безразличия. Если он и примет какое-то решение, то нескоро. Да и если уж говорить в высшей степени откровенно, вспоминая то, как вышло с мятежом… иногда нашему великому правителю лучше вовсе ничего не решать.
Воин сжал кулаки в бессильной злобе. Визирь испытывал похожее чувство. И без того непростая ситуация только осложнялась. Усман ар-Малави не сказал ничего определённого на тему балеарских кораблей: дескать, он пообщался с посланником из-за океана, но вереница отговорок по-прежнему оттягивает визит посла во дворец. И цели балеарцев всё ещё не ясны. А тут Сулим со своими проповедями, перешедшими в откровенное подстрекательство к беспорядкам.
Да в плюс к тому…
— А что за стенами, любезный Валид? Что говорят ваши люди?
— Там всё ещё хуже.
— Подробнее?..
Валид утёр лоб. Это визирь был облачён в лёгкие шелка, а предводитель Святого Воинства зачем-то нацепил позолоченный доспех из кольчужного полотна и маленьких пластинок, с бронзовым зерцалом по всю грудь. Хоть не собирался ни с кем сражаться, но часто носил доспехи просто так. По какой-то важной причине, ради которой был готов к мукам на жаре.
— Ашраины близки к отчаянию, а окончательно отчаявшиеся люди опасны даже без оружия. Насколько я знаю, уже три дня у них практически нет пищи, да и воды не хватает: ручьи под стенами пересохли. Они каждый день требуют посланника халифа, чтобы изложить свои прошения.
— Их прошения и так понятны. Я бы сам давно явился для такого разговора… Да только что им скажешь? Передать слова халифа? Тогда получится, что я просто промолчу.
— Эту проблему нужно решать. Толпа под стенами не разбредётся по домам, как многие из нас надеялись. Ашраины настроены серьёзно. В основном потому, что отступать им некуда.
— Когда все они были рабами, выходило проще.
Рабами ашраины перестали считаться при позапрошлом халифе, человеке мягкосердечном и охваченном идеями прогресса. До сих пор бытовали разные мнения о разумности подобного шага. Естественно, никакого счастья свобода древнему народу не принесла: он просто сделался предоставленным самому себе. Ещё беднее и ещё обездоленнее. А тут война. И все те печальные события ближе к границе…
Что теперь делать — непонятно. Разогнать ашраинов силой оружия? А ведь для этого отлично подошли бы как раз наёмники Ржавого отряда. Очень удобное решение проблемы, как и в Фадле. Если бы не поведение халифа, во многом основанное на лжи Джамалутдина и Валида, если бы не Сулим, если бы не…
Усман советовал визирю подготовиться к ошибкам, если не получается избежать их. Легко ему говорить… Джамалутдин-паша всё меньше понимал, к чему именно готовиться.
***
Шеймус стоял, заложив руки за спину, и смотрел вниз — прямо себе под ноги. Вокруг столпились люди в «ржавых» плащах: они глядели туда же. Сгущались сумерки, в саду вокруг гостевого дворца уже сделалось прохладно, поднималась луна. Птицы замолчали, зато стрекотали цикады. Прекрасный вечер, в такие не должно случаться ничего плохого… но оно случается.
Все молчали. Ирма догадывалась, что мужчины видят. Приближаться ей не хотелось.
Хотелось сейчас двух вещей: вина и отмотать время на три дня назад.
