— Мне любопытно, если соблаговолите.

— Ну, почему бы нет. Я тогда хотя бы не обосрался… и уж точно всё помню.

Над этим все посмеялись, но немного нервно. Капитан сделал несколько глотков, потом достал трубку — для бханга, такую же, как у адмирала Вальверде. Закурил от свечи. Кажется, между двумя командирами правда было много общего, хоть один и оказался женщиной.

Интересно, не слишком ли много общего? Ладно, об этом спрашивать не стоит. Шеймус наконец заговорил.

— Ангус эту историю лучше всех знает: мы уже дружили. Мне было четырнадцать лет. Да-да, любезный Алим, всего четырнадцать. Я был сопляком, хотя и росту такого, как Ангус сейчас.

— Ну уж не такого!

— Не суть. Это было на Великой войне, как вы наверняка догадались. В землях Бомонтов на самом юге Стирлинга, неподалёку от места, откуда я родом. Я ещё не годился в солдаты, а потому торчал в обозе с женщинами и ранеными, пока Ангус бегал по полю с алебардой. На обоз налетела лёгкая конница: странные наёмники, говорят — из-за Орфхлэйта… ну, Восточного Леса, вы это название знаете.

Капитан отвёл взгляд в сторону, к окну.

— Я прятался, пока не увидел, как трое спешившихся пытаются вытащить баб из-под телеги. Тогда что-то взыграло. Эти женщины были добры ко мне, что случай редкий, если честно. Женщинам в жизни я в основном или платил, или… вовсе их не спрашивал. Но не о том история. Короче говоря, я схватил топор — даже не боевой, плотницкий, которым в обозе работали. Подбежал и ударил одного из тех парней по голове, с которого шлем слетел по случайности. Это было как-то странно… Я себе представлял всё иначе. А тут просто: тюк… и он упал лицом в грязь, без звука, без крови почти. Просто упал — и всё. А его товарищ ткнул меня кинжалом. Вот сюда.

Шеймус оттянул пальцем нижнее веко справа: стала заметна маленькая бледная полоска.

— Это мой первый шрам. Лезвие чудом прошло прямо под глазом. И чудом же не вошло в мозг. Я ошалел, отмахнулся топором — и попал ему в лицо. Хотя толком этого не видел. А третий рубанул меня саблей. Вот сюда.

Теперь капитан отодвинул волосы слева: открылась длинная отметина, идущая вертикально вниз через висок, мимо уха и до самой челюсти.

— Это мой второй шрам. Одним глазом я почти не видел, другой залило кровью. Я упал, тот воин навалился сверху. Пытался перерезать мне глотку саблей, а я подставил руку. И он… пилил, пилил мне предплечье, чтобы всё-таки достать до шеи. Вот тут.

Шеймус сдвинул рукав халата и показал Алиму шрам на запястье.

— Это мой третий. Боли я не чувствовал, как помнится. В итоге выдернул кинжал из-под глаза и стал колоть гада в спину. Раз, два, пять, десять. Колол и колол, даже когда он обмяк и придавил меня к земле, как мешок. Колол и колол, пока с меня не стащили тело. Кинжал из моей руки не смогли вытащить: пальцы свело намертво. Я потом много лет носил тот самый клинок, но в итоге потерял. Не жалко: он был дешёвым, просто запомнился. Такой вот бой.

Алим счёл уместным промолчать, да и все остальные как-то притихли.

— Кстати, о бабах! — прерывал неловкую паузу Ангус. — У нас тут слишком много мужицкого духу, мне кажется. Меряемся и меряемся. Баб нужно!

Бенедикт только отмахнулся. Люлья тоже не выказал энтузиазма. Однако капитан явно возжелал увести разговор куда подальше от крови.

— Думаю, если ты кого пошлёшь за Ирмой и Гайей, то это будет вполне уместно. Наше общество и правда стоит разбавить. С женщинами за столом куда приятнее.

— Дык я и ещё это…

— Себе в компанию кликай кого хочешь. Я надеюсь, наши глубоко верующие люди не против.

Пока наёмники решали этот животрепещущий вопрос, Алим размышлял об отце и его заданиях. Да и не только заданиях: обо множестве вещей, на которые прежде внимание почти не обращал, о которых как-то мельком слышал.

А ещё о том, чьими руками Сулим вскоре может попытаться убить этих людей. И что тогда получится.

Глава 7

Джамалутдин-паша следил за творившимся на площади из закрытого паланкина. Ему не хотелось вылезать под палящее солнце и ещё больше не хотелось внимания к своей персоне. А все глаза, многие тысячи пар глаз смотрели сейчас на одного человека.

— Похоже, в стенах Храма Сотворения ему уже тесно.

— Амбиции нашего друга простираются до самых небесных чертогов: в этом я уверен так же, как в том, что солнце сегодня зайдёт на западе и завтра поднимется на востоке.

Вот здорово бы иметь такую уверенность во всём прочем…

Главное святилище Иама, великолепное здание из девственно белого камня, размером уступало только дворцу халифа. Колоссальный храм, минареты которого едва не щекотали облака, а купол напоминал визирю огромную женскую грудь. Ту, что вскармливает святую веру в столице. Во всём халифате. Таков Альма-Азрак: мать мураддинов, прилегшая на берегу океана. Храм Сотворения — одна её грудь, дворец властителя халифата — другая. Слегка непропорционально, но ничего. Зато метафора вышла красивой: Джамалутдин-паша мысленно похвалил себя.

Но да, Сулиму в этих стенах уже сделалось тесно. Он вёл проповедь на ведущих к храму ступенях, обращаясь к ужасающе огромной толпе. Хотелось сказать, что тут собралась половина Альма-Азрака, но нет, разумеется. Никакая площадь на свете половину населения столицы не вместит.

И всё же: тысячи. Каждый внимает словам верховного жреца, не обращая внимания на зной. Визирь обмахивался пышным веером из павлиньих перьев, а сидевший рядом Валид ар-Гасан такой утончённой аристократической привычке был чужд. По его сурово сморщенном лбу тёк пот.

Они с визирем — такие разные люди… Прирождённый политик, проведший всю жизнь во дворцах, и прирождённый же воин, ветеран множества славных кампаний в Великой пустыне и южных джунглях. Однако обоим не нравилось то, что они слышали.

Мощи голоса Сулима не хватало, чтобы огласить проповедь на всю площадь. Тут и там стояли люди в белых одеждах, повторяющие его слова, передающие их по цепочке.

— …и я спрашиваю: должны ли слуги всеблагого и всемилостивого Иама мириться с подобным? Возможно ли искупление греху того, кто закроет глаза и заткнёт уши? Ужели неизмеримая горечь наших женщин, днями и ночами оплакивающих поруганную святыню, не наполнит справедливой яростью сердца наших мужчин? Неверные подонки, хулители Иама