Единственный человек, который мог бы остановить этих несносных героинь, – это убийца, и, надо отдать ему должное, он делает все от себя зависящее, чтобы заставить их замолчать, однако ему катастрофически не везет. Даже когда он приковал блондинку к лебедке в трюме и пустил воду, мы в глубине души не верим в успех дела. Наш читательский опыт подсказывает, что в подобного рода вещах доверять убийце нельзя: он ведь уже много раз подводил нас, злоупотреблял нашим доверием.

Убийце в криминальном романе фатально не везет, его подводит излишняя изобретательность. Вероятно, когда он был еще ребенком, недальновидные родители внушили ему, что он вундеркинд, и это самым пагубным образом сказалось на его деятельности.

Если обычный человек, непрофессионал, в силу сложившихся обстоятельств вынужден убить свою знакомую, он одалживает у приятеля револьвер, несколько патронов и, придя с работы, за какие-нибудь пять минут выполняет задуманное. Техническая сторона дела его не заботит.

Литературному же убийце простота претит. Ему не приходит в голову, что можно прицелиться в героиню и спустить курок. (Если сказать ему об этом, он решит, что его водят за нос.) Обычно же убийца из криминального романа привязывает героиню к стулу, перед стулом устанавливает треногу, на треногу кладет пистолет, к курку привязывает бечевку, вбивает в стену крюк, бечевку перекидывает через крюк, к первой бечевке привязывает вторую, к свисающему концу второй бечевки привязывает кирпич, под кирпичом ставит зажженную свечку и терпеливо ждет, пока на огне лопается первая бечевка, кирпич падает, от его веса натягивается вторая бечевка, и курок спускается. Но ведь в это время кто-то, по чистой случайности, может войти в комнату, задуть свечу – и придется начинать все сначала.

Если убийце, к примеру, необходимо прикончить муху, то он с помощью пилы проделает отверстие в полу, привяжет к двери веревку и пошлет мухе записку, где говорится, чтобы она немедленно прилетала, ибо это «в ее интересах». Убийца все рассчитал: муха влетит в комнату, запутается в веревке, упадет под пол и сломает себе шею. И учтите, с точки зрения убийцы это не только самый простой, но и единственно возможный способ прикончить муху. Вы можете часами до хрипоты спорить с ним, но никогда не убедите его, что можно добиться лучших результатов с помощью свернутой в трубочку газеты.

И вот что самое обидное: убийца прибегает к столь хитроумным методам, лишь имея дело с представительницами слабого пола. С мужчинами-то он церемониться не станет. Дайте ему баронета – и он, с хладнокровием средневекового палача, не моргнув глазом, вонзит ему в спину нож по самую рукоятку. Однако поручите ему расправиться с женщиной – и тут же появятся ядовитые змеи, подвешенные к люстрам, или бомбы, которые взрываются, только если оперный певец на пластинке даст петуха.

Я сам знал одного убийцу, который сажал героиню на бочонок с порохом и терпеливо ждал грозы, чтобы в бочонок попала молния. Нет, это не деловой подход.

Всем этим людям следует запомнить раз и навсегда: чтобы избавиться от девушки с локонами цвета спелой пшеницы, лучше всего хватить ее что есть силы по этим самым локонам монтировкой или, на худой конец, кочергой. Подкладывать же в косметичку героини тарантулов или смазывать ее помаду экзотическими азиатскими ядами – занятие неблагодарное и совершенно бесперспективное.

Пока же убийцы (а точнее, авторы криминальных романов) не овладеют этой универсальной истиной, мы легко обойдемся без героинь. А там… а там посмотрим.

Вирджиния Вулф

(1882–1941)

В. Вулф, хорошо знакомая русскому читателю по таким программным для английского модернизма романам, как «Миссис Дэллоуэй» (1925), «На маяк» (1927), «Орландо» (1928), «Флаш» (1933), представлена фрагментами из ее дневников за 1915 год, когда писательница работала над своим первым романом «По морю прочь», и за 1928 год, временем написания «Орландо».

Из дневников

1915 год

Суббота, 2 января

День из тех, что могут служить образцом чего-то в нашей жизни среднего, неприметного. Завтракаем, беседую с миссис Ле Гри[447]. Жалуется мне на чудовищный аппетит бельгийцев – любят всё жаренное на сливочном масле. «Им на все наплевать». Граф, который ужинал с ними на Рождество, покончив со свининой и индейкой, заявил, что съел бы еще одно мясное блюдо. Вот миссис Ле Гри и надеется, что война скоро кончится. Если, говорит, они столько едят в ссылке, сколько ж, интересно знать, съедают у себя дома? Потом мы с Л. садимся писать, он кончает рецензию на «Народные сказки»[448], я – рассказ про бедного Эффи, написала страницы четыре; обедаем, читаем газеты, сходимся на том, что нового – ничего. Иду наверх и двадцать минут читаю «Гая Маннеринга»[449], потом выводим Макса на прогулку. На полпути к мосту поворачиваем назад: река поднялась, вода приливает, точно кровь к сердцу. Через пять минут дорога, по которой мы только что прошли, оказалась под водой, глубина несколько дюймов. Удивительная вещь эти пригороды: самые отвратительные маленькие красные домишки никогда не пустуют, нигде ни одного открытого или незанавешенного окна. Должно быть, люди гордятся своим занавесками, хвастаются ими. В одном из домов занавески из желтого шелка в кружевную полоску. В комнатах, верно, полумрак, пахнет мясом и человеческими особями. Занавески на окнах, надо полагать, признак респектабельности – Софи всегда придерживалась этой точки зрения. Потом – за покупками. Субботним вечером женщины осаждают прилавки, стоят порой в три ряда. Я всегда выбираю пустые магазины, где платишь на полпенса больше. Потом пили чай с медом и сливками, а сейчас Л. печатает на машинке. Весь вечер будем читать, а потом ляжем спать.

Воскресенье, 3 января

Странно, как старые обычаи, казалось бы, давно похороненные, дают себя знать. На Гайд-парк Гейт[450] мы всегда воскресным утром чистили столовое серебро. Вот и здесь ловлю себя на том, что по воскресеньям не сижу без дела: сегодня печатала, потом прибиралась в комнате и занималась расчетами – на этой неделе очень сложными. У меня три мешочка с мелочью, и я все время перекладываю деньги из одного в другой. Днем ходили на концерт в Куинз-Холл. Отвыкла от музыки, не слушала ее несколько недель и поняла, что патриотизм – низкое чувство. <…> Когда играли гимн, ощущала только одно – полное отсутствие эмоций в зале. Если бы англичане не стыдились в открытую говорить о ватерклозетах и совокуплении, тогда бы они могли испытывать человеческие чувства. А так призыв к сплочению невозможен: у каждого ведь свое пальто, свой