Я постоянно возносила молитвы Мами Вата перед импровизированным алтарем, который установила в своей комнате, приносила ей дары и жертвы, умоляя ее прийти мне на помощь. Но богиня с презрением отвергала мои мольбы.

Я со страхом думала, что знаю причину: я использовала ритуал от ее имени, чтобы подчинить себе этих девушек. Она предлагала свободу как дар, а я вместо этого поработила их обманом. Того факта, что я не знала, что сама была обманута, было недостаточно, чтобы оправдать меня. Я не заслужила ее благосклонности.

Кому-то было лучше, кому-то хуже, но в определенный момент девушки смирились и приспособились к ситуации. Кроме того, сами семьи в своих письмах подбадривали их. Все, что их волновало, это то, что они посылали деньги домой, а как они их зарабатывали, было второстепенно.

Для всех, кроме одной. Каждый вечер уговорить Персик – единственную из нас христианку – выйти на панель было подвигом. Мне приходилось несколько раз напоминать ей, что будет с ней и ее родственниками, если она нарушит свое обещание перед Мами Вата. Но Персик все равно не брала достаточно клиентов и зарабатывала меньше других, на что мне указывали наши хозяева.

В конце концов они решили преподать ей урок – заперли ее в комнате и приходили каждый день, чтобы избивать и насиловать ее. Мучительные крики девушки раздавались часами. Это было невыносимо. Я не могла смириться с мыслью, что тоже могу стать соучастницей этого. Перед тем как они вернулись в третий раз, я помогла ей сбежать. Мне надо было последовать за ней, я прекрасно это понимала, но в тот момент мне не хотелось бросать других девушек на произвол судьбы.

Я наивно надеялась на то, что придуманная мной хитрость – я нанесла себе рану на голове и утверждала, что Персик ударила меня, а затем украла ключи от дома – защитит меня. Я ошибалась. Я была маман, и девочки были под моей ответственностью. Не имея возможности применить к Персику показательное наказание, которое отбило бы у остальных всякую охоту бунтовать, они выместили свою злобу на мне. Они избили меня и унизили меня самыми недостойными способами, а затем плеснули мне в лицо кислотой и бросили умирать под арками железнодорожной эстакады, где работали девушки, – чтобы все могли видеть меня.

Спустя несколько часов я нашла в себе силы подняться и, пошатываясь, пошла вдоль путевой стены. У меня все болело, а лицо мучительно горело. Я шла очень долго. Возле огромного белого здания вокзала заметила маленькую приоткрытую дверь и проскользнула внутрь. Как раненое животное, я хотела лишь одного: найти темное, скрытое от глаз место, где могла бы умереть. Я шла по коридорам и лестницам – и наконец оказалась в грязном, вонючем подземелье.

Я забилась в угол и осталась там, мучительно страдая, во власти бреда, вызванного лихорадкой, не пила и не ела, ожидая смерти, которая наконец-то избавит меня от этой боли.

Во время одного из коротких промежутков ясности, которые дала мне лихорадка, я увидела вокруг себя людей. У них были грязные лица и изорванная одежда. Они дали мне воды и, как могли, перевязали мои раны. Один из них, с бородой и белыми волосами, прошептал мне: «Не волнуйся, дорогая, мы позаботимся о тебе…»

* * *

Тускло освещенный светом ламп системы безопасности широкий туннель проникал в недра города, словно зловонный пищеварительный тракт. Генерал, Меццанотте и еще десять человек, одни из которых были вооружены огнестрельным оружием, другие – луками и копьями, молча шли в одном строю, скользя вдоль черной от копоти стены. Чем дальше они продвигались, тем меньше становилось граффити и надписей, сделанных баллончиками с краской. Рабочий день уже закончился, поэтому им не грозила опасность быть замеченными водителем какой-нибудь проезжающей мимо колонны или, тем более, быть сбитыми.

…Жрица вышла из транса через три часа и, измученная, долго не могла прийти в себя, чтобы говорить. Она выследила Адама, или так она утверждала. Его убежище находилось в подземелье. Маман также добавила нечто странное, что Меццанотте не вполне понял:

– Девушка, Генерал. В ней что-то есть. Она особенная; сделайте все, чтобы привести ее сюда живой.

Основываясь на указаниях Маман, старик окончательно убедился, что нашел это место: туннель двойного сообщения, мало посещаемый поездами, соединяющий линию 2 с линией 3 между станциями «Чентрале» и «Кайаццо».

Несмотря на то что время было уже позднее, а схватка произошла всего несколько часов назад, Генерал решил не ждать до следующего дня: охота начнется немедленно. Когда Меццанотте спросили, по-прежнему ли он согласен присоединиться к миссии, тот ответил утвердительно, хотя и не совсем уверенно. Инспектор был уверен: скорее всего, это будет лишь пустая трата времени, но все же это лучше, чем сидеть и бездельничать в поселке.

По пути из убежища они прошли мимо цыгана, у которого Меццанотте лечился по прибытии. Тот выглядел встревоженным и торопился, поэтому Генерал спросил его, всё ли в порядке.

– Древние, – произнес тот, прежде чем проскользнуть в шатер. – Я должен увидеть Маман; их состояние резко ухудшилось.

Заинтригованный, Меццанотте спросил старика, кто такие Древние. Тот ответил:

– Родители Адама. Мы называем их так, потому что они жили здесь задолго до нас. Они любимые и уважаемые люди в поселке, почти отцы-основатели. Сейчас они стары и больны, а с тех пор как их сын, к которому они очень привязаны, сбежал, их здоровье ухудшилось.

Меццанотте хотел узнать больше, но старик отмахнулся от этой темы:

– У нас сейчас другие заботы. Нужно начинать поиски.

Через один из многочисленных тайных ходов, которыми обычно пользовались Сыны Тени, они попали на станцию метро «Чентрале». Она была пустынна, но чтобы не попасть в поле зрения камер наблюдения, им все же пришлось двигаться с особой осторожностью. Некоторые из видеокамер им пришлось вывести из строя. По словам Генерала, учитывая легкость, с которой Адам появлялся и исчезал на вокзале, маловероятно, чтобы он каждый раз выбирал этот путь, поэтому должен был обнаружить какой-то альтернативный маршрут, неизвестный даже им.

Из бельэтажа станции они пробрались вниз на рельсы, а затем в туннель. Сначала Меццанотте старался не наступать на рельсы, но потом Генерал сообщил ему, что в Милане рельсы под напряжением только на красной линии, а на зеленой линии ток проходит через кабели, подвешенные над путями, поэтому ему не грозит опасность получить удар током, наступив на электрифицированный рельс.

Примерно на полпути