который он вошёл в 1980-е годы. В лирике Вольфа характерный для его поколения раскованный подход к языку и интонации сочетается с «остраняющим» влиянием обэриутов и, как и у Григорьева, с решительным сломом антропоцентрической картины мира. В его стихах в огромном количестве присутствуют «маленькие боги» – в основном это одухотворённые и очеловеченные насекомые или мелкие зверьки. Одно из его самых известных стихотворений посвящено любовным отношениям между человеком и севшей ему на плечо стрекозой. Гротескная острота восприятия мира сочетается у него с мягким, пронзительным, иногда трагически окрашенным лиризмом:

…Кто пушинкой, на ощупь, во тьму

На волне, неподвластной уму,

За пределы черёмух и лип

Улетает, похожий на всхлип,

Увядает, как сон наяву,

Опадает в глухую траву,

Не перечит, не плачет, не ждёт:

Ах, когда избавленье придёт?..

Если у Григорьева детские стихи смешиваются со взрослыми, то у Вольфа одни и те же мотивы и даже формулировки («Мне на плечо сегодня села стрекоза», «Кто там ходит так тихо в траве») использовались сначала в прозаических книгах, а затем в стихах – или наоборот. Но диалог между двумя аспектами творчества писателя выстраивается сложно. Свойственная детской литературе (и мультипликации) упрощённость и выпуклость образа, присутствующая в части стихотворений, в других стихах сменяется пластикой иного типа – тревожно-зыбкой:

Магнитными пластами

Сокрыта пыль земли,

Мышиными хвостами

Всю ночь её мели.

Забавы рисованья

Творцу не по нутру –

Горообразованье

Закончилось к утру.

Другим распространённым убежищем от официоза стали переводы; именно в качестве переводчика западноевропейской поэзии (от Рильке и Бельмана до Малларме и Лесьмяна) получил признание в Ленинграде Сергей Петров (1911–1988), филолог-скандинавист, в 1933 году сосланный в Сибирь, по окончании срока ссылки оставшийся там, в 1954-м поселившийся в Новгороде и только в 1970-е годы окончательно вернувшийся в Ленинград. В ранний период Петров блистательно завершает определённые традиции Серебряного века (в таких стихотворениях, как «Поток Персеид», 1945), перекликаясь со своими предшественниками (Клюевым, Мандельштамом, Кузминым) и сверстниками (Арсением Тарковским):

Ночь плачет в августе, как Бог, темным-темна.

Горючая звезда скатилась в скорбном мраке.

От дома моего до самого гумна

земная тишина и мёртвые собаки.

Крыльцо плывёт, как плот, и тень шестом торчит,

И двор, как малый мир, стоит не продолжаясь.

А вечность в августе и плачет и молчит

звездами горькими печально обливаясь.

В этот же период он начинает разрабатывать некоторые сквозные для его поэзии образы («Авось», «Самсусам», «Усумнитель»). Во второй половине 1960-х годов складывается его зрелая манера. Давая волю мощной, порождающей всё новые ассоциации стихии языка, Петров в зрелый период организует текст по музыкальному принципу, создавая «фуги» и «концерты» – и в лучших из них достигает исключительного эмоционально-чувственного напряжения, например в «Босхе» (1970):

На арфе ра́спят голый слух,

отвисла похоть белым задом,

пять глаз, как пять пупов, укрылись за дом,

сбежав с рябых грудей слепых старух.

И два отвесных тела рядом,

два оголённых райских древа –

долдон Адам и баба Ева,

она круговоротом чрева,

а он напыщенным шишом

бытийствуют – и нет ни лева,

ни права в их саду косом.

Грубоватый, простонародный, иногда не чуждый архаизмов язык, уводящий в стихию безличного, сочетается у Петрова с отчётливо персоналистским и нонконформистским миросозерцанием. Его духовный спутник – Кьеркегор, но также протопоп Аввакум: человек, выбирающий духовное одиночество, и человек, гонимый за веру большинством. Экзистенциалистский контекст важен для понимания его лирики:

Я думаю иль кто-то мыслит мной?

Рука с плечом мои? Или рычаг случайный?

Я есмь лишь часть себя иль гость необычайный?

Начало вечности или конец срамной?

Настигнутый умом, я сплошь одни увечья.

Настёган истинами, еле-еле жив.

И, голову в сторонку отложив:

Уж лучше Божья ложь, чем правда человечья.

Огромное наследие Петрова стало появляться в печати лишь после 1983 года. До этого его стихи были известны в первую очередь в кругу молодых (моложе его на 30–40 лет) поэтов, с которыми Петров находился в диалоге. Этот круг включал Елену Шварц, Виктора Кривулина и других.

Ещё один канал, связывающий официальный и неофициальный литературные миры в 1970–80-е годы, – литературные объединения. В 1970-е годы ещё существовали легендарные ЛИТО Глеба Семёнова и Давида Дара, большой популярностью пользовались ЛИТО Александра Кушнера, Вячеслава Лейкина (существующее и по сей день!) и особенно Виктора Сосноры. Помимо литературной педагогики Сосноры, влияние на молодую поэзию оказывало его собственное творчество этой поры. Стихи из авторских сборников «Знаки» (1972), «Хутор потерянный» (1976–1978), «Верховный час» (1979–1980) и других лишь частично вошли в «советские» книги «Кристалл» (1977) и «Песнь лунная» (1982) – однако в достаточной степени, чтобы тот же «Кристалл» стал культовой книгой. Стиль зрелого Сосноры, в котором романтическая напряжённость интонации сочетается с отчаянной авангардной смелостью (почти произволом) подхода к языку и сложнейшей работой со звуковой составляющей стиха, несомненно оказал влияние и на неподцензурную поэзию:

Радужные в тумане мыльные пузыри – фонари.

Спичку зажжёшь к сигарете – всюду вода, лишь язычок в трёх

пальцах – звезда.

Тикают по циферблатам цикады… пусть их, их цель… Пульс и

капель!

В небе – нет неба. Август арктический, или оптический

очи-обман?.. Ночь и туман.

Хор или ноль?.. Ходит, как нож с лезвием чей-то ничей человек.

Целый век…

Однако влияние Сосноры стало ощутимым скорее через поколение – оно сказалось в творчестве поэтов, которые пришли в начале 1980-х (и в некоторой своей части были его непосредственными учениками). В то же время для большинства поэтов, дебютировавших в конце 1960-х, Соснора был чужим. Неоднозначным было у многих из них и отношение к поэзии Бродского. И, наоборот, именно это поколение по-настоящему оценило не замеченного своими сверстниками Аронзона и создало его репутацию.

Борис Останин.

2006 год[449]

Это поколение в Ленинграде неразрывно связано с уникальной (впервые с 1920-х годов) попыткой организации альтернативной, независимой от государства литературной жизни – так называемой второй культурой.

После неудачной попытки издания коллективного сборника «Лепта» в 1975 году (сборник был составлен и представлен в издательство «Советский писатель», но отклонён) наиболее яркие поэты поколения 70-х прекращают попытки войти в официальную литературу. В то же время самиздатские литературные журналы, которые прежде удавалось довести только до второго-третьего номера (как «Синтаксис» Гинзбурга),