— Но союзники дьявольски озолотились....

— Вот именно: дьявольски. Не впадайте в уныние, постарайтесь сохранить достоинство, способность трезво смотреть на то, что происходит.

— Вижу, не слепой, — резко ответил Вульф. — Мы уже пшённой каше рады, а французы от зайчатины отказываются.

Игнатьев нахмурился.

— Желание жить на широкую ногу может привести к тому, что вам придётся семенить и лебезить перед теми, кого вы и на дух не переносите. А что касается экономии средств, так никто не говорит, что с завтрашнего дня мы должны начать морить себя голодом.

— Но денег-то нет! — с плохо скрываемым раздражением возразил секретарь. — Может, у китайцев одолжим?

— Я послал Баллюзена в город.

— Ну и что?

— Он должен привезти часть средств…

— Каких? … тех, что я оставил на хранении в духовной миссии.

— Вы полагаете, их не истратили? — усомнился в наличии денег Вульф, рассматривая свои ногти.

Глядя на него, Николай вспомнил, что всякий раз, когда барон Гро был чем-то недоволен, он имел обыкновение крутить на безымянном пальце свой драгоценный перстень, а лорд Эльджин поджимал губы, и без того тонкие.

— Уверен, — ответил он секретарю и добавил, что как бы там ни было, и это очевидно, обстоятельства складываются не в пользу союзников и, соответственно, китайцев.

— Это ваше искреннее мнение? — мрачно поинтересовался Вульф, поглощённый разглядыванием своих ногтей.

— Самое чистосердечное, — стараясь не замечать уязвляющего тона, ответил Игнатьев. — А вы предпочитаете иные, спорные прогнозы? — Его раздражала манера Вульфа уделять своей внешности излишне пристальное внимание, но он старался быть терпимым к проявлению чужих пристрастий.

— Да никто и не спорит, — вяло отозвался Вульф и зябко поёжился: он до чёртиков устал от оптимизма.

«Господи, — подумал он, выходя на улицу, где было слякотно и сыро. — Как хороши были размеренные, жаркие деньки в Тяньцзине! Остаётся только вспоминать».

Примерно так же думал и барон Гро, когда ему сообщили, что среди предметов, вывезенных из Летнего дворца, нашлись вещи полковника Фулонаде Граншана и секретаря посольства барона Меритенса. Позже принесли записную книжку и седло комиссара Адера. Стало ясно, что они погибли. Китайцы извинялись и ссылались на смятение умов простолюдинов. Из французов в живых остались Эскайрак де Латур и пятеро сопровождавших его драгун. Шестеро из тринадцати пленённых. Брабазану и де Люку отрубили головы. Маньчжурский генерал счёл эту казнь достойной местью за своё ранение — в бою при Тунчжоу он лишился глаза.

Капитана Шануа живого разорвали лошадями, погнав их в разные стороны. Привязали за руки — за ноги, а голову оставили, чтоб видел то, что он из себя представляет после казни. Видел, истекая кровью и содрогаясь в конвульсиях.

Лейтенанта Коид Османа рубили по частям — от мизинца правой руки до левого уха, медленно и беспощадно. А Париса — наглого и грубого Париса, из-за возмутительных действий которого переговоры в Тяньцзине были сорваны, китайцы вернули живёхоньким и невредимым! Где же, скажите, справедливость? Её нет, да и не будет на земле.

Барон Гро считал себя романтиком и вынужден был испытывать глубочайшую обиду, когда его возвышенные порывы натыкались на глухую стену грязного политиканства и меркантильности того же лорда Эльджина. Это было крайне, крайне неприятно, хотя, никакой трагедии, понятно, в этом не было. Наоборот. Чужая вседозволенность позволяла не выпадать из колеи насущной прагматичности — в конце концов, он и сам прибыл в Китай не для ахов и охов.

— Я думаю, — говорил он навестившему его после полудня Игнатьеву, — теперь вы сами смогли убедиться в том, что никого не радуют наши успехи, кроме нас самих.

— Да нет, — мягко возразил ему Николай, объяснивший свой визит тем, что в годину горя люди тянутся друг к другу, пытаясь отыскать самих себя, не затеряться в мире, в его бедах и сумятице. — Ваши успехи очевидны и довольно поучительны. Всякий раз, когда я восторгаюсь вашим дипломатическим чутьём, я говорю себе: «Иди к лучшим — их мало. Лишним не будешь».

— Полно, полно, — с грустной усмешкой много пожившего человека и, тем не менее, заметно потеплевшим голосом проговорил барон. — Все замечают не бегущего коня, а споткнувшегося, не пролетевшего голубя — он промелькнул и скрылся — а валяющегося под ногами с растерзанной грудью и окостенелыми крыльями.

Игнатьеву показалось, что говоря о голубе, французский посланник имел в виду себя, измученного вероломством китайцев и сознанием того, что печальная участь вернувшихся в гробах парламентёров требует отмщения. А мстителем надо родиться — яркий тому пример лорд Эльджин, человек, пришедший в мир скандалить.

— Вы, несомненно, устали, — сказал он сочувствующим тоном. — Иначе не судили бы сейчас столь мрачно.

— Видимо, да. Я устал, — согласился с ним барон, — Поэтому я лишний раз признаюсь: я очень рад и видеть вас, и слышать.

— Весьма польщён и чрезвычайно горд такой оценкой наших отношений, — с воодушевлением ответил Николай и поспешил выразить барону восхищение по поводу его умения смягчать довольно острые углы. — Я вижу, что сжигание мостов не входит в сферу ваших интересов. — Он намекал на трения, возникшие между ним и лордом Эльджином.

— Восстанавливать порушенные отношения всегда невероятно сложно, — ответил французский посланник, великолепно понимая, о каких острых углах заикнулся Игнатьев, — а что касается сжигания мостов, — он повертел на безымянном пальце перстень, — то я вам скажу так: лучше памятливый враг, чем беспамятный друг, вернее, приятель, поскольку друг всегда носитель памяти. Всегда страшится нанести обиду.

— Без памяти нет дружбы, — согласился Николай.

— А вот любовь чаще беспамятна, — оставил в покое свой перстень барон Гро и, не дожидаясь ответа, поинтересовался, что нового в Пекине? — Ваш архимандрит вам пишет?

— Не далее, как вчера утром получил от него весточку, — поделился новостью Игнатьев. — Комендант пекинского гарнизона распорядился сузить и забаррикадировать улицы, а всем мужчинам взять в руки оружие.

— Из столичных арсеналов?

— Нет, какое у кого имелось: мечи, пожарные багры, большие портняжные ножницы.

— Боится вооружать народ. Надеется на дух сопротивления.

— И у безумцев есть замыслы.

— Экстаз распада, — вынес приговор тому, что творится в Пекине, барон Гро и негромко добавил: — Сотрясают основы, а рушится кровля.

— Одни думают, не делая, другие