прелестной. Были выше всяческих похвал. Хороший нрав — уже большое достояние. Где-то он прочитал, что человеческое тело способно улавливать музыкальный ритм, а душа — мелодию. Общение с My Лань всегда было прохвачено мелодией покоя, тихого очарования. Николай боготворил свою любимую за эту её чудную способность очаровывать его и радоваться ей. И пусть злые языки говорят, что боготворить женщину — великий грех! Господь создал человека по "образу и подобию Своему", и этим всё сказано. Сердце для того и дано, чтобы прозревать божественное в людях. Отец Гурий верно сказал, что жизнь праведного человека, его добрые деяния, его светлая судьба — всё это аллегория любви, любви предвечной. То, что от Бога, то Богом и воспримется.

До Русского кладбища добрались к вечеру.

Когда Игнатьев выбрался из носилок, Баллюзен доложил ему, что лорд Эльджин расположился в кумирне Хэйсы, в северном предместье Пекина, в полутора верстах от городской стены.

— Ну что ж, — сказал Николай, разминая ноги. — Будем соседями.

Последние лучи солнца зажгли над горизонтом облака и где-то высоко в небе прокричали гуси.

Листья бамбука дорожку в саду устилают.

Страшно ступить, окунуть себя в лиственный жар.

Татаринов продекламировал стихи безвестного китайского поэта и повёл Игнатьева в дом кладбищенского сторожа, пока казаки разбивали палаточный лагерь. Это была жалкая хибара с камышовой крышей и крохотным окошком, заставленным осколками стекла. Рядом с ней, в небольшом палисаде, огороженном плетёным лозняком, пышно цвели хризантемы. Осенний багрянец густо разросшегося плюща потемнел, отливал синевой. Печально шелестел бурьян.

Глядя на убогую халупу, в которой предстояло растопить печь и состряпать ужин, камердинер Дмитрий Скачков с горечью сказал: «Мыканцы мы с вами, ваше превосходительство, тычуть вас куды ни попадя, и помыкают, и посмыкивают, и я за следом вошкаюсь репьём, тянусь куделью».

— Что ты такое говоришь, Дмитрий? — начал увещевать камердинера Николай. — Никакие мы не мыканцы, как ты изволил выразиться, а военные люди: честь имеем, славу добываем.

— Кому? — Скачков набрал возле халупы кизяков и теперь закладывал их в печь. — Под утро холодрынь, ядрёный чичер.

— Что значит, кому? — присел на лавку Игнатьев. — Отечеству, прежде всего.

Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы. Забыл, что Пушкин завещал?

Дмитрий чиркнул спичкой.

— Так это он своему другу, а не нам.

— А мы чем хуже? — Николай снял фуражку, примостил её рядом с собой на лавке. — Служим царю и роду своему. Я — роду Игнатьевых, ты — роду Скачковых. Не стыдно будет, придёт время, помирать.

Дмитрий молча раздувал огонь, подпихивал солому.

Игнатьев облокотился о стол.

— Неужели мы такие бесталанные, что проживём, как сорная трава?

В печи занялось пламя. Дмитрий встал с колен.

— Ежели чиво, оно конешно…

— То-то, братец! Не мыканцы мы, а подвижники. Запомни.

— Это што ж мы двигаем-то, задницы по лавкам? — Дмитрий налил в самовар воды, засыпал в чугунок пшена, придвинул табуретку к шаткому столу.

Николай поморщился.

— Дело продвигаем, дело!.. Трудными дорогами идём.

Скачков почесал в затылке, постоял, подумал, потряс коробок со спичками, прикинул: сколько там ещё осталось? и зажёг коптилку, наполнив её припасённым лампадным маслом. Поставил на стол.

— Это понятно. Бог терпел, так он-то без коленок. А у меня от здешней сырости уже все кости ломит.

Игнатьев рассмеялся. Логика у камердинера была железной.

После ужина он собрал офицеров.

— Господа! С этого дня старайтесь никуда не отлучаться. Казакам накажите держаться друг друга: возможны провокации любого рода. Будьте начеку. За всеми нами наблюдают сотни глаз. — Он кивнул головой в сторону Пекина. Перехватив насмешливый взгляд хорунжего, строго произнёс: — Я не шучу. Друзей у нас нет. Поэтому приказываю всем: держаться кучно и усилить караул. В наших руках дипломатический архив. Всё ясно?

— Так точно, — дружно ответили Шимкович и Чурилин.

Баллюзен кивнул.

— Лев Фёдорович, — обратился к нему Николай, — назначаю вас с сегодняшнего дня начальником нашего маленького гарнизона.

— В каких пределах?

— В границах, — он хотел сказать "русского кладбища", но, уловив, что фраза может прозвучать двусмысленно, быстро нашёлся: — В границах нашей территории. — Он повёл глазами по периметру кладбища, на какое-то мгновение задержался взглядом на лагере англичан, где горели костры, и счёл нужным добавить. — Это наша русская земля. В своё время мы выкупили её у Китая.

Поздно ночью пришёл монах Бао. Он сообщил, что родители Му Лань и её брат уже покинули Пекин, отправились в известную им деревушку Чэндэ. Там есть, где укрыться.

— Как у них с наличностью? — спросил Игнатьев и, не дожидаясь ответа, отсчитал пятьсот рублей. — Вот, — вручил он ассигнации китайцу. — Найдите их и передайте.

— От кого? — пряча деньги, поинтересовался старик.

— Скажите, отец Гурий так распорядился.

— Хорошо, — ответил Бао и сообщил, что британский консул Парис перед своим освобождением из плена ездил к старшему брату богдыхана Дун Цин Вану с предложением вступить на престол, но тот мудро отказался.

— А что говорят в народе?

— Жители Пекина склонны думать, что союзники намерены вступить в столицу только лишь затем, чтобы сменить богдыхана и на его место возвести английского посла.

— Это уже происки Париса, — усмехнулся Николай. — Его мёдом не корми, дай унизить китайцев.

— Пекинцам всё равно, кто воссядет на троне, — сказал монах Бао. — Лишь бы их не обирали и не унижали больше прежнего.

— Что ещё говорят доблестные защитники Пекина, лишённые всякого патриотического чувства?

Ирония не ускользнула от монаха. Он улыбнулся.

— После разграбления Летнего дворца, один из знакомых мне торговцев сказал так: "Французы более падки на вино и женщин, а для англичан истинная радость — грабёж: они ненасытны на добычу и на деньги».

О том, что делёж награбленного в Юаньминюань продолжается, Игнатьев узнал в Тунчжоу от генерала Хоупа Гранта. Он сообщил, что подарки отобраны для всех членов правительства и, разумеется, для её величества королевы Елизаветы.

— Чтобы распределение добычи не привело к жестоким стычкам и кровопролитию, — сказал генерал, — была составлена комиссия из офицеров. Никто не должен быть обойдён. Французы даже для сына Луи-Наполеона Ш принца Альберта загрузили две госпитальные фуры. А мы устроили аукцион в пользу тех, кто не участвовал в сражении.

"Вернее сказать, в разграблении», — подумал Николай.