Она права, но все же. Сейчас не время копаться в прошлом – ведь в эту минуту будущее стольких людей зависит от того, сумеем ли мы убраться отсюда.

– Ты так думаешь? – спрашиваю я. – Но ведь бешеная собака почти не думает, не так ли?

– Что ты ей сказала? – в ужасе вскрикивает Джексон.

– Что ты сказала? – вторит она, прищурив глаза и оскалив зубы. Но в выражении ее лица есть нечто такое, что говорит мне, что ее называют так не впервые. Именно на это я и надеялась, потому что ее реакция делает мою последующую тираду логичной.

Если мне повезет, я смогу вбить клин между ней и Сайрусом достаточно глубоко, чтобы она решила помешать тому, что он замыслил в отношении нас.

– Во время заморозки я была заперта в его воспоминании. Это было более тысячи лет назад, он тогда только сделал какой-то ведьме ребенка – думаю, Изадору, – и он сказал старику по имени Майлс, что ты злая сторожевая собака. И что он держит в руках твою веревку, но вполне может прикончить тебя, если сочтет нужным.

В том разговоре он сказал куда больше – он говорил о ней много чего оскорбительного, – но думаю, этого хватит, чтобы вывести ее из себя.

И действительно, Далила вмиг бросается к решетке, в ней кипит ярость, кипит жажда разрушения – а значит, я была права. Я задела ее за живое, как и хотела.

Но, поскольку сейчас она хочет прикончить меня – собственно говоря, если бы нас не разделяла эта решетка, я наверняка была бы уже мертва, – мне надо насесть на нее еще сильнее. Надо, чтобы она убила не гонца, а сукина сына, который заварил всю эту кашу… или хотя бы вонзила нож ему в спину.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – пронзительно вопит она.

– О, я уверена, что мы с тобой обе знаем, что это не так, – отвечаю я.

А затем, не обращая внимания на то, как напряглись Хадсон и Джексон, я делаю глубокий вдох и, как я надеюсь, загоняю в гроб Сайруса последний гвоздь.

– Незадолго до твоего знакомства с Сайрусом ты впала в буйство и убила группу мужчин, высосав из них всю кровь. Твоему отцу пришлось замять эту историю, чтобы обыкновенных людей в соседних деревнях не охватила массовая истерия, но молва разошлась и достигла ушей вампиров.

Теперь она пристально смотрит на меня, ее глаза следят за каждым моим движением. Я не знаю, потому ли это, что она подумывает сделать со мной то же самое, что и с теми жителями деревни, или потому, что она начинает верить мне. В любом случае теперь мне остается только одно – договорить то, что я хочу ей сказать. И я продолжаю, молясь о том, чтобы мое решение оказалось верным и Хадсону не пришлось вмешиваться, чтобы помешать своей матери убить его пару.

– Значит, ты не знала, что Сайрус именно поэтому захотел жениться на тебе? Он ведь связался с твоим отцом сразу после этого случая, не так ли? – Далила ничего не говорит и не отходит от решетки, но ее плечи чуть заметно опускаются, и я понимаю, что она поверила мне.

И я продолжаю гнуть свою линию, испытывая чувство вины из-за того, что намеренно заставляю ее страдать, но напоминая себе, что от этого разговора зависит слишком много жизней.

– Неужели тебе не надоело быть у него на поводке, на побегушках, не надоело, что он пользуется тобой, когда надо кого-то убить? Он считает, что ты его собственность и он может использовать тебя как хочет. Неужели ты не хочешь положить этому конец? Неужели ты не хочешь освободиться?

Глава 108. В самом аду нет фурии страшнее, чем вампирша, которую отвергли

– Ты понятия не имеешь, чего я хочу, – говорит она, но ее лицо покрылось смертельной бледностью, и только на скулах горят красные пятна. – Ты думаешь, легко было быть женщиной тысячу лет назад? Думаешь, мне легко было прогибаться перед мужчиной? Тогда у женщины не было выбора – даже среди вампиров. Надо было просто найти самого сильного мужчину, чтобы он защищал тебя и твоих детей.

Она гордо вскидывает голову.

– Да, я сделала это. Я смогла пережить то, что они сотворили со мной в той деревне, и найти выход – рука об руку с мужчиной, который бы меня защищал. Может быть, он и не любит меня, может быть, я просто принадлежу ему, а никто не смеет посягнуть на то, что принадлежит Сайрусу Веге, но итог один – я выжила.

Мне становится тошно от того, что в моей душе начинает брезжить сочувствие к Далиле. Это та женщина, которая разодрала Джексону лицо, оставив на нем шрам – притом после того, как отдала его на воспитание Кровопускательнице.

Это та женщина, которая позволила мучить Хадсона на протяжении двух веков, чтобы ее муж мог получить еще одно могучее оружие.

Это та женщина, которая не помешала своему мужу превратить его незаконнорожденную дочь в прислужницу, которая разгребает за ним дерьмо.

И все это только для того, чтобы Далила могла выжить. Чтобы она могла вести жизнь королевы.

Я напоминаю себе об этом – и о том, как выглядел Джексон, когда я только прибыла в Кэтмир, как он все время опускал голову и зачесывал волосы вперед, чтобы скрыть шрам от раны, которую нанесла ему она – и подавляю это сочувствие. И гну свое, полная решимости побудить ее к действию.

– Но разве ты живешь по-настоящему? – спрашиваю я. – Что ты получила за все эти годы, когда ты только и делала, что выполняла любой каприз Сайруса? Корону, которую ты носишь только потому, что он позволяет тебе ее носить? Детей, которых он едва не уничтожил – которых едва не уничтожила ты сама?

– Я никогда не причиняла им зла…

– О, позволь мне с этим не согласиться. – Я знаю, что должна держать себя в руках, знаю, что мне необходимо привести ее в нужную точку, но чертовски нелегко это сделать, когда она начинает утверждать, будто никогда не причиняла зла ни Хадсону, ни Джексону.

Какая ложь.

– Ты сделала так, чтобы на лице твоего сына появился незаживающий шрам – что весьма трудно, если речь идет о вампире. Ты отослала его из дома, когда он был малым ребенком, отдав на воспитание чужой женщине. Другого своего сына ты позволила Сайрусу