Подсказывают знающие:

— Печорцы добрее, хлебосольнее, проще и откровеннее. Они даже до того простодушны, что купца Вишау, ездившего с управляющим палатой государственных имуществ Пащенкой, приняли за большого человека из самого Питера. Когда узнали и увидели, что он отлично бегает на лыжах, еще больше укрепились в своем предположении, сказавши себе и другим, что в Питере больших людей учат бегать на лыжах и ламбах. «Где купцу сделать экое дело!» При отправлении заезжих в обратную, народ собрался толпами, обступил их. Один пьяный кричал всем встать на колени. Когда лошади тронулись, вся толпа побежала через Печору и сдуру кричала «Ура!». Долго потом не могли разуверить народ в очевидной ошибке.

Советуют тамошние:

— Непременно надо съездить, воспользовавшись случаем, когда зима сковала болота, настлала по тундрам прямые дороги во все желаемые стороны. Край, богатый дарами природы, непочатыми и даже неисследованными, крайне любопытный и совершенно неизвестный. Очень редко кто его посещает иначе, как по скучным казенным поручениям и служебным обязанностям. В 1838 году приехали, 26 ноября, по просьбе самих печорцев, следователи, большие чиновники, которые на Печоре не бывали от начала мира.

Губернаторы там не бывают вовсе, и если который соберется навестить, то летом, в досужее время, ездит на Вологду и на Пермь, оттуда на г. Чердынь, делая громадную околесицу на большие сотни верст. Посвидение архиерея составило эпоху и вызвало легенды, которые живы до сих пор. Незначительные и пустые, самые обыкновенные случаи приняты за события чрезвычайной важности и крупного значения. Их хорошо помнят и непременно сообщают.

Приходится выслушивать от многих целый подробный рассказ о поездке епископа холмогорского Георгия в 1831 году, отправившегося не столько по доброй охоте для обозрения запечорских приходов, сколько по предписанию синода, озабоченного в то время ревностным миссионерством среди самоедов при содействии архимандрита Сийского монастыря Вениамина Смирнова (с 1825 по 1830 год).

У одной избушки-кушни для перемены лошадей остановился преосвященный со своей свитой. Около повозки суетятся дьяконы, хлопочут певчие. Архиерей не вылезает из повозки и торопит запрягать лошадей. Ему докладывают о проезде старушки, которая везет будущего семинариста поставить под архипастырское благословение и привычно спрашивает:

— Умеешь ли ты петь?

— Умею, да худо.

— Ну, спой что-нибудь, хоть «Святый Боже».

Мальчик молчит и заставляет повторить приказание, но снова продолжает упорно отмалчиваться, тем более что большие и малые певчие окружили печорского дикаря и пощипывают.

Георгий, видя замешательство совершенно оробевшего ребенка, милостиво и благосклонно говорит с добродушной улыбкой:

— Экий упрямец! Ужо в семинарии выучат.

Эта самая семинария, разрешая ученикам родом с Печоры отпуск на летнее вакационное время, вынуждена была дозволять его не иначе, как на целые полугода, и то раз или два во все время полного курса учения. Чтобы добраться туда обычным, самым употребительным летним путем, по которому до сих пор еще таскают почту, надо истратить целый месяц и испытать целый месяц десятки препятствий и сотни приключений. Второй летний путь с нижней Мезени от села Большие Нисогоры (с устья мезенской Пижмы, по этой реке до трехверстного волока в Пижму печорскую и опять в Цыльму) еще хуже и затруднительнее (а потому редко посещается).

Посещение Печоры летом — подвиг; поездка туда зимой — обыкновенное дело переезда по такому тракту, на котором выставлены обывательские лошади. Нет станционных домов, где бы можно было отдохнуть, но зато есть избушки, обитаемые задичалыми зырянами и захудалыми стариками с Мезени. Можно здесь перепачкаться сажей с головы до ног, но, во всяком случае, обогреть окоченелые конечности. Для прохожих людей эти кушни снабжаются на общественный счет бражном т. е. съестными припасами, хлебом, солью и соленой рыбой в ведерках.

Так успокаивали и уговаривали меня, рисуя контрастом летний путь на ту же хваленую и неизвестную реку.

Говорили:

— Надо пользоваться случаем, чтобы не упрекать себя потом во всю жизнь. Послушайте-ка, как достигают до этой страны летом.

Легким способом на пинежских карбасах, которые всегда готовы к услугам на Архангельской пристани, как обратные, проплывем Двиной и рекой Пинегой до того волока, который предоставил свое нарицательное имя самому городку (название города Волоком — народное название, по реке Пинеге — официальное и книжное). Собственно пинежский волок, как водораздел, невелик: маленькую лодчонку — долбленую однодеревку — можно купить за грош и донести на руках до быстрого небольшого ручейка, который превращается на второй день в настоящую реку Кулой, а на третий и последний день пути в необыкновенно широкую реку при самом устье. Стрелой мчится здесь лодка совершенно в противоположном направлении от прямого пути на Печору и решительно в сторону от нее — прямо на север. В селе Долгощелье лодку надо бросить: приводится выходить в открытое море, огибать берег до устья реки Мезени и подвергаться случайностям. По Мезени полагается плавания всего 35 верст до устья реки Пезы, известной всем по своему знаменитому волоку, второму на пути.

На этом водоразделе рек, текущих в Белое море, от впадающих в Печору и, стало быть, непосредственно в Ледовитый океан, действительно волокут, а не возят. Здесь народное суеверие силится несколько веков подслужиться практическим целям, хотя и бесплодно. На могилу богатыря, разбойника Туголукого, всякий проезжий и прохожий обязан бросить щепу, ветку, камень, но доселе не набросали мало-мальски сносной гати: на этом болотистом перешейке вырос лишь небольшой холмик, аршина два вышины и сажень в диаметре. Волок тянется 15—20 верст (по прямой линии всего семь) и из Пезы добираются до него по реке Рочуге. Самый же пезский волок осиливается при помощи лошадей с ямщиками. Наполовину едем озерами, соединенными притоками, и в одном лишь месте попадается сухой еловый бор. Весь пригорок оброс мхом и усыпан иглами хвои так, что нога скользит, как на паркете. Редко расставлены деревья, как в чищеной роще. Сидя на них, посвистывают рябчики; убил одного, другой испугался, но далеко не улетел, а сел тут же на соседнем дереве. Тетерева и пеструхи качаются прямо над головами, безбоязненно поглядывая на прохожих в том положении, которое говорит о равнодушии птицы: либо глупа она, либо глуха, а может быть, то и другое исправно. В первом случае она доказывает, насколько дика самая местность, редко посещаемая для встреч и взаимного общения людей с их разговорами и перебранками. Во втором она оправдывает свое название, придуманное птице этой в остальной России (на всем севере, как известно, глухаря называют чухарем).

На пезском волоке лодки втаскиваем на