Шрифт:
Закладка:
Тридцатого апреля, после рокового разговора Генриха с Кромвелем, короля с королевой видели у окна, выходившего на двор Гринвича. Анна держала на руках Елизавету и, казалось, молила о чем-то рассерженного Генриха. Заседание Совета «затянулось дотемна», и во дворце собралась толпа народа, так как люди понимали, что «обсуждается какой-то важный и трудный вопрос»28.
В тот день Анна расспрашивала сэра Генри Норриса, почему он не женился на Мадж Шелтон. Норрис ответил, что хочет «немного повременить», но Анна решила, что, по мнению Норриса, виной этому она. «Вы рассчитываете надеть туфли покойника! – сказала Норрису королева. – Ведь если с королем случится что-нибудь нехорошее, вы захотите заполучить меня».
Норрис ужаснулся при виде такой несдержанности и грубого нарушения правил куртуазной любви, которые предписывали мужчине задавать тон беседы. Он твердо заявил, что если бы допустил хотя бы мысль об этом, «то лишился бы головы». Анна развеселилась и заявила, что при желании могла бы расправиться с ним, но потом заметила, что их слушают другие люди, и потребовала, чтобы Норрис отправился к ее подателю милостыни Джону Скипу и поклялся ему в том, что она «добродетельная женщина»29. За три дня сплетники разнесли слова королевы по всему двору.
Тем вечером, во время танцев, Анна узнала об аресте музыканта Марка Смитона30. В одиннадцать вечера ей также сообщили, что визит в Кале отложен на неделю31.
Утром 1 мая Смитона отправили в Тауэр32. Там – вероятно, под пытками33 – он признался в троекратном совершении прелюбодеяния с королевой весной 1535 года34 и стал единственным из обвиненных вместе с нею мужчин, признавшим свою вину. Включение Смитона в число предполагаемых любовников Анны, несомненно, имело целью показать, как низко она пала ради удовлетворения своей похоти, и еще сильнее возбудить против нее общественное мнение. Сама Анна впоследствии утверждала, что Смитон появлялся в ее покоях всего два раза – накануне, 29 апреля, и в 1535 году в Винчестере, когда он играл для нее на вёрджинеле35.
Турниры по случаю Майского дня прошли, как планировалось. Сэр Генри Норрис возглавлял защитников, а Рочфорд – бросающих вызов. Когда жеребец Норриса перестал подчиняться всаднику, король одолжил ему одного из своих коней36.
Однако еще до окончания поединков Генрих, к изумлению всех, в первую очередь королевы37, внезапно покинул турнир в сопровождении пяти – или около того – слуг38. Вероятно, он получил от Кромвеля известие о том, что у Смитона вырвали признание и Норрис тоже находится под подозрением39. Если Кромвель действительно подтасовывал факты, он шел на риск: Норрис был одним из ближайших друзей и сподвижников короля и оказывал на Генриха гораздо большее влияние, чем сам Кромвель. Однако король предпочел поверить своему секретарю, а значит, свидетельства против Норриса были в достаточной степени убедительными. Взяв Норриса с собой в Йорк-плейс, Генрих лично обвинил его в прелюбодеянии с королевой в октябре 1533 года40; тот упорно отрицал все. Несмотря на это, утром следующего дня его под стражей препроводили в Тауэр41.
Анне не пришлось долго изнывать от неопределенности. Утром 2 мая она присутствовала при игре в теннис42, после чего была арестована и отвезена на барке в Тауэр. Там Анну с комфортом разместили в комнатах, которые она занимала накануне коронации, приставив к ней смотрителя Тауэра, добродушного сэра Уильяма Кингстона. Ее брат Рочфорд также оказался в Тауэре в тот же день. Обвинение в инцесте стало самым гнусным из всех, выдвинутых против королевы. Как предполагалось, народ должен был проникнуться глубочайшим отвращением к ней, тем более что в конце 1535 года, когда Анна якобы вступила в связь с братом, она была беременна. Из этого следовал естественный вывод: отец ребенка – не король43. Обвинение в «непристойной близости» между королевой и ее братом было сделано на основании показаний одной лишь леди Рочфорд44, хотя Рочфорду дали знать через Кэрью и Брайана, что его супруга собирается просить за него короля. Источники умалчивают о том, сделала она это или нет. Современники считали, что этой женщиной двигали «зависть и ревность» к близким отношениям Рочфорда с Анной45.
Вечером в день ареста Анны король не мог совладать с собой. Его надежды на обретение наследника в очередной раз рухнули, и он был готов верить всему, что говорили о его жене. Когда Ричмонд, сын Генриха, пришел пожелать ему спокойной ночи и попросить благословения, король прижал его к груди и сквозь слезы сказал, что «он и его сестра [Мария] многим обязаны Господу, так как не попали в руки к этой проклятой шлюхе, которая собиралась отравить их»46. Многие авторы не учитывают, в каком душевном состоянии пребывал Генрих: его единственный сын, очевидно, находился при смерти. Несомненно, это объясняет перепады его настроения, слишком эмоциональные реакции и приступы почти отчаянного веселья. Джейн Сеймур, спокойная и полная сочувствия, должно быть, давала Генриху желанное убежище от всех этих ужасов.
Обстановка при дворе была напряженной, люди в тревоге ждали, кого еще возьмут под арест. Джордж Тейлор, сборщик податей, служивший Анне, и ее лакей Гарри Уэбб опасались за свои жизни47. Кромвель допрашивал даже Фрэнсиса Брайана48, но это, вероятно, было лишь уловкой для оправдания других арестов, так как Брайан, без сомнения, являлся врагом Анны и выигрывал от падения тех, кого обвинили вместе с ней. В письме к Гардинеру Кромвель сообщал о том, как хладнокровно Брайан отвернулся от своей кузины, и называл его «викарием ада»; это прозвище пристало к нему49.
Следующим под стражу был взят сэр Фрэнсис Уэстон, а 4 или 5 мая в Тауэр отправили Уильяма Бреретона. Обвинения против него не стали оглашать, но, вероятно, они включали в себя любовную связь с королевой. Имеются надежные свидетельства того, что Кромвель был недоволен влиянием Бреретона в Северном Уэльсе и Чешире, где тот действовал от имени Ричмонда, и хотел убрать его с дороги50. Кавендиш пишет, что Бреретона казнили «позорно, из-за одной лишь старой вражды»51. Обезумевшая от горя жена Бреретона и его родные клялись в
