отчасти потому, что суммы, требуемые от Германии, были более чем в десять раз больше. Тем не менее, это убедило многих французов, которые также испытали на себе тяжелые испытания конфликта. Оккупация Рура имела мало эффекта, кроме как подстегнуть недовольство в Германии, поскольку страна стала жертвой гиперинфляции, а объем производства был на 30 процентов ниже уровня 1913 года. Долги Германии были окончательно списаны в 1931 году, когда весь мир погрузился в Великую депрессию, и любая перспектива возмещения исчезла навсегда. Конечно, теперь мы знаем, что все это лишь заложило основу для нацизма и Второй мировой войны.

Самое абсурдное в неустанном стремлении Франции к возврату долга, которое в то время активно критиковали самые ясные британские и американские наблюдатели, заключалось в том, что французская политическая и экономическая элита уже в 1920-е годы понимала, что выплата Германией таких сумм может иметь нежелательные последствия для французской экономики. Чтобы возместить годовой эквивалент 15 процентов своего производства, Германия должна была бы год за годом получать положительное сальдо торгового баланса в размере 15 процентов своего производства: в экономических терминах это бухгалтерское тождество. Профицит торгового баланса Германии такого размера угрожал помешать возобновлению французского промышленного производства, тем самым ограничивая создание рабочих мест и увеличивая безработицу во Франции. В XIX веке государства платили военную дань, не заботясь о подобных экономических последствиях. Выплаты дани рассматривались как чистые финансовые переводы между государствами, оставляя каждое из них разбираться со своими владельцами собственности, сберегателями, налогоплательщиками и рабочими (особенно с первыми).

Однако в мире, где различные сектора национальной экономики конкурируют друг с другом за глобальные рынки, это уже не так. Финансовые переводы влияли на торговлю и поэтому могли оказывать негативное воздействие на экономическую деятельность, занятость и, в конечном счете, на рабочий класс в определенных секторах. Правительства только начинали заботиться о содействии промышленному развитию, полной занятости и хороших рабочих местах, а также о повышении уровня национального производства как такового. На самом деле, в обществе, озабоченном исключительно увеличением внутреннего производства и занятости, даже если бы это означало бесконечное положительное сальдо торгового баланса с остальным миром, которое никогда не использовалось бы, не было бы никакой заинтересованности в наложении финансовой дани на соседнюю страну (потому что это привело бы к сокращению закупок собственной продукции). Мир, в котором правительства ценят производство и занятость, идеологически и политически сильно отличается от мира, основанного на собственности и доходах от собственности. Мир, который рухнул между 1914 и 1945 годами, был миром колониального и собственнического избытка, миром, в котором элиты продолжали мыслить в терминах все более непомерных колониальных даней и не понимали условий возможного социального примирения.

От ненормальной военной дани к новому военному порядку

Дань в размере 300 и более процентов национального дохода Германии важна потому, что она прямо соответствовала предыдущей практике и в этом смысле была совершенно оправдана в глазах британских и особенно французских кредиторов, а также потому, что она довела систему до предела. Этот эпизод убедил важную часть немецкой общественности в том, что выживание нации в индустриальную и колониальную эпоху зависит, прежде всего, от военной мощи государства; только с сильными вооруженными силами можно высоко держать голову. Когда сегодня читаешь "Майн кампф" Адольфа Гитлера, больше всего пугает не больной антисемитский элемент, который хорошо известен и ожидаем, а квазирациональный анализ международных отношений и скорость, с которой избирательный процесс может аккредитовать рассуждения, подобные гитлеровским, и привести к власти такого разочарованного человека. Первые строки говорят сами за себя: "Пока немецкая нация не в состоянии даже объединить своих собственных детей в одно общее государство, она не имеет морального права думать о колонизации как об одной из своих политических целей".

Чуть дальше Гитлер проводит четкое различие между коммерческим и финансовым колониализмом, который позволяет нации обогащаться за счет прибыли, получаемой в остальном мире, и континентальным и территориальным колониализмом, при котором народ может инвестировать и развивать собственную сельскохозяйственную и промышленную деятельность. Он отвергает первую модель, модель Британской и Французской империй, которые он сравнивает с "пирамидами, стоящими на своих остриях". Это страны с мизерными территориями метрополий (а в случае Франции еще и с сокращающимся населением, как неоднократно отмечает Гитлер). Они пытаются получить прибыль от огромных, далеко разбросанных колоний, образующих разрозненное и, по мнению Гитлера, хрупкое целое. В отличие от них, мощь Соединенных Штатов опирается на сильную и единую континентальную базу, населенную народом, который, конечно, менее однороден, чем немцы, но имеет сильные германские и саксонские корни. Территориальная стратегия, заключает Гитлер, более разумна, чем стратегия коммерческого и финансового колониализма, особенно для немецкого народа, численность которого быстро растет. Для обеспечения согласованности территориальная экспансия Германии должна происходить на европейской земле, а не только в Камеруне, потому что "никакая божественная воля" не заставляет "один народ обладать территорией, более чем в пятьдесят раз превышающей территорию другого народа" (здесь целью была Россия).

В этой работе, написанной в тюрьме в 1924 году во время оккупации Рура и опубликованной в двух томах в 1925-1926 годах, за несколько лет до захвата власти Национал-социалистической немецкой рабочей партией (НСДАП, или нацистской партией), Гитлер также выразил свое презрение к социал-демократам, образованной элите, испуганным буржуа и пацифистам всех мастей, которые осмеливались утверждать, что спасение Германии может прийти через раскаяние и интернационализм; Только с помощью силы и перевооружения единый немецкий народ и единое немецкое государство могут существовать в современном индустриальном мире. В этом вопросе трудно отрицать, что он усвоил уроки истории, уроки подъема Европы с 1500 по 1914 год, который действительно опирался на военное и колониальное господство и дипломатию на пушечный выстрел. Его презрение к Франции, стране, находящейся в демографическом упадке и стремящейся уничтожить Германию путем наложения презренной дани (размер которой неоднократно упоминается), усиливается тем фактом, что французский оккупант привел "орды негров", которые, по его словам, "развязали свою похоть" на берегах Рейна (несомненно, имея в виду колониальные войска, о которых он, возможно, слышал или с которыми сталкивался). Возможность создания "негритянской республики в сердце Европы" - постоянный рефрен. Если оставить в стороне его тирады против негров и евреев, главная цель Гитлера - убедить читателя, что интернационалисты и пацифисты - трусы и что только абсолютное единство немецкого народа за сильным государством сделает Германию снова великой. Он осуждает трусливых лидеров, не взявших в руки оружие против французских оккупантов в 1923-1924 годах, и в заключение сообщает читателю, что НСДАП отныне готова к выполнению своей исторической миссии. Самым страшным, конечно, является то, что эта