то, чем сейчас злопыхают». Сам он деятельно помогал против немцев, видит вещи как они суть. А вот подлецам, обычно чего-то все надо. И какое непрощение. Подобная же злоба идет и на крестьянство. И затирают его. И так хочется всем им правду сказать. А сколько ведь все вместе пережили — радовались бы, что Бог свободу дал и жизнь. Нет, все иголками друг друга колют. За то, что у соседа на 1 [cent] больше, а у третьего больше, чем у 2-го. И т. д. Забыли как в голод и нужду друг от друга зависели. Ну и много чего. Как протащились мы последнюю зиму — Бог знает. А кто забудет замерзших младенцев?

Много фотографий печатается в журналах о том, как жили маленькие девочки-принцессы нидерландские в Канаде 510 вдали от родины. Мне пришло в голову запечатлеть то, что мы в то же время пережили… Ведь повседневного угла, угла у печки никто им не показал. И вот, больше как дневник сперва, для себя:

I. Через полукруглое окно Бюнника виден цветущий сад… в нем солдат, прицел, орудия, грузовик… Краткое описание того, что было в 1940. Без единого слова преувеличения… Кратко, конспектно… Все равно все знают. Бегство и ночь… ароматная… сказочная ночь… Тишина капитуляции.

II. Блюдо с 2 апельсинами.

III. Разрезанный сочный плод, горшочек с землей и рука, опускающая зерно.

IV. Описание «прелестей» оккупации. Краткие факты… Без употребления «ужасно», «страшно» и т. п. Ожидание «ответа» зернышка. Наконец-то, когда почти не под силу — росточек с 2 листочками.

V. Подход к последней зиме. Голод и застывшие руки, стучащие в стекла о корочке хлеба. В сумраке утра, холодного и жуткого грохотом стрельбы слышит апельсиновое деревцо вздохи и стоны голода… Оно дрожит листочками от взрывов, оно алеет в зареве пожара, сожженной виллы (SS спалили против нас). Оно задыхалось дымом, когда все мы с 38-ью эвакуированными и 4-мя немцами все ютились у коптящей печурки. Тут же сушились пеленки и штанишки, тут же сушились и мокрые сапоги солдат. Голодные люди-беженцы и голодные солдаты… Часто делились друг с другом тем, что имели. Грохот пушек… уход в смерть, проклятие Гитлеру и… иногда еще гордость им. Всякие бывали.

Это была 5-ая картинка — «у печки».

И, наконец «потоп» — деревцо осталось стоять на окне, видело себя и в луже в комнате и через стекло, за окном.

И это была 6-ая картинка. Жутко вспомнить эту воду — воду — воду и больше _н_и_ч_е_г_о…

Голод был нестерпимый, — я не могла спать, представляя горожан, знакомых и чужих… Мы были отрезаны от них. По карточкам не давали уже ни единой корки… Как они жили?

И вот… летят самолеты-бомбовозы… Помощь!?!? Никто не верит. Я описала очень кратко живописную картинку ранней весны, мы по лестнице тащим только что вылупившихся гусеняток, грузимся в лодку… Крики испуганной гусыни в майском сыром воздухе, писк детенышей, плеск воды о лодку, и этот гул вверху….

Мы едем мимо окон в лодке, слезы в глазах… избавление голодающим… Они не умрут… И… «вода сбывает!!» — орут люди. В окне мое деревцо… молчаливо дало свой ответ. Я благодарю его и на 7-ой картинке оно «во весь рост» такое, каким я его отдала. Я прощаюсь с ним, в надежде, что оно будет и цвести и нести плоды. На первом заглавном листе — орнамент и заглавие: «апельсинное деревцо — символ и залог». М. б. плохо перевела. Это не точно. Нарисовано очень тонко, акварелью в альбоме.

Копии не удачны. Я хочу восстановить для себя и тогда тебе пошлю. А так только испортишь представление. Переживания бедствий описаны коротко, но ярко. По прочтении их не сможет никто найти в сердце своем какой-либо упрек на исстрадавшийся народ (* и м. б. многое в этом свете поймется и простится, и злоба, и зависть, и все то, что опрокидывает чашку весов.). И еще: город должен помнить, сколько страдали мы в деревне за них душой, сколько отдавали своего и себя, нельзя теперь, забыв все, плевать в колодец. Да и вообще-то перед лицом смерти тогда все, все, и солдаты-то те же, враги-то сами какие несчастные были они… И только и ждали ведь конца. Все, кто прочитали, были растроганы и все говорили, что принцессе будет радостно прочесть именно такое, увидеть, что так переживалось. И не думай, что какая-нибудь тенденция. Нет, только чистая правда. Из сердца, без прикрас.

Когда я для себя наброски сделала, я еще не знала, отдам ли кому-нибудь. Сознаюсь — толкнуло и еще одно — ведь на мои занятия искусством смотрит кое-кто, так, вроде как на блажь. Конечно, мне наплевать, да только трудно себе путь пробить. У меня гостил свекор очень долго и очень долго золовка, которая от нежелания о себе или о других темах говорить, обычно со всеми перемывает все о других и в частности много обо мне с своими домыслами и догадками. Если я час у себя писала, то: «а… писательница?» и сейчас же по всей родне…

Что вот, мол, в такое-то время какой роскошью [занимается]. Ну и не злостно, а так уже выходит. И тотчас спрашивает: «Покажи! Что такое?» Ну, я и сделала, и показала. И теперь, благодаря старику, мне дана отдушина. Он уверен, что я, конечно, могу что-то, если у двора принято, и столько отзывов.

Это все трудно описывать. Расскажу лично, все поймешь. Тут же — Китай!511

Ко двору я проникнуть не стремилась. Я из одной застенчивости бы не пошла. Главное было не похвала и признание мне. Для меня это не нужно. Я хотела очень, когда все так хорошо правдиво удалось, — чтобы в королевской семье увидели наши уголки. Все, что честно, правдиво, не может принести дурной плод. Сейчас трудное время, если Они в эти тяжелые дни согреются сердцем, и это отразится на нас же, то это только хорошо. Это было общее впечатление. Пусть маленькие девочки оставят на память, — когда вырастут — будут м. б. вспоминать.

Ты понимаешь, что для этого мою грешневость забывать не пришлось. Я, между прочим, им и сказала, что я «грешневая». И, вообще, в высшей степени все с достоинством.

Я сообщила секретарше, что хотела бы то-то и то-то послать, — склонны ли принять. Ответ секретарши, что с удовольствием примут. Я отвезла сама, но могла бы послать и по почте, — не будь деревца. Мы с доктором сообщили привратнику, а тот нашел, что лучше,