СНВ на запланированном им московском саммите с Горбачевым в феврале 1991 г. Стремясь к успешной личной встрече, он заявил: «Я хочу, чтобы перестройка увенчалась успехом». По его словам, «есть веская причина действовать сейчас, чтобы помочь Советскому Союзу продолжить курс на демократизацию». Он не сомневался, что Соединенные Штаты заинтересованы в том, чтобы Советский Союз «мог играть роль полноправного и процветающего члена международного сообщества государств»[1259].

Вот почему Буш не собирался поддаваться влиянию ухода Шеварднадзе, каким бы прискорбным это ни было, особенно учитывая конструктивные партнерские отношения Бейкера с этим грузином. Как сказал президент послу Александру Бессмертных, выдвинутому, но еще не утвержденному в качестве преемника Шеварднадзе 27 декабря, в Америке прозвучала критика за то, что он слишком «персонализировал» отношения. Но, добавил он, «я опровергаю это тем, что было сделано Горбачевым за последние пять лет». Президент по-прежнему возлагал надежды на будущее их партнерства. Он верил, что, работая вместе, они могли бы по-настоящему и четко оставить эпоху холодной войны позади[1260].

В Москве Черняев также прокомментировал позицию своего лидера: «Все главные действующие лица на международной арене рассматривали “участие Горбачева” как гарантию серьезности и основательности любых решений, способных влиять на ход мировых дел». Его «важность и незаменимость» в мировой политике подчеркивались тем, что Черняев назвал «всеобщее понимание, прежде всего со стороны американской администрации, необходимости его участия в разрешении кризиса в Персидском заливе»[1261].

Горбачев, конечно, был занят поиском баланса. В то время как Буш и европейские лидеры искали вместе с ним общий подход к Ираку, Саддам Хусейн обратился к Горбачеву в качестве посредника и направил в Москву своего министра иностранных дел Азиза, надеясь внести раскол в Совет Безопасности ООН. Готовность Горбачева сохранить открытым канал связи Примакова с Багдадом раздражала Белый дом. Но что беспокоило их гораздо больше, так это балтийский вопрос, потому что сделанные США новые подачки в торговле, казалось, не гарантировали приемлемого решения. Все чаще Горбачев, подобно сторонникам жесткой линии, рассматривал независимость Прибалтики как чисто «внутреннюю» проблему, которая не допускала никакого иностранного вмешательства вместо того, чтобы признать исторически присущее ей международное измерение.

В своей беседе с послом Бессмертных после Рождества Буш подчеркнул: «Я хотел бы, чтобы вы настоятельно передали Горба[чеву] нашу озабоченность по поводу применения силы – это неизбежно осложнит наши отношения. Это было бы трагедией». Бессмертных парировал: «Что нужно Горбачеву, так это один-два года стабильности. Закон и порядок необходимы». Буш признал, что и сам Горбачев сказал ему в Париже, что «он должен вернуться домой и быть жестким». Но с «точки зрения США», заметил президент, было «желательно» найти какой-то способ «отделить» Балтию. Горбачев обещал попытаться сделать это, напомнил Буш Бессмертных, но это должно было быть «сделано конституционно» – то есть, по-видимому, в тщательно сконструированных рамках нового Союзного договора[1262].

Буш продолжил этот разговор звонком из Кэмп-Дэвида Горбачеву 1 января 1991 г. Он начал с личной ноты: «У нас было тихое и спокойное Рождество и Новый год. Я надеюсь, что все идет хорошо. Я ценю послание, которое посол Бессмертных передал на днях». Президент не стал комментировать содержание письма в открытую, но хотел заверить советского лидера в «нашем полном сотрудничестве» и в «нашей большой заинтересованности в улучшении наших хороших отношений». Горбачев ответил: «Джордж, я хотел, несмотря на все, что произошло – ты знаешь, у нас здесь недавно было несколько жарких дней, – написать тебе это письмо. Я уверен, что мы продолжим наши хорошие отношения, основываясь на том, что посол Бессмертных рассказал мне о вашем разговоре». Буш согласился: «Это правда». Затем он перешел к делу: «Мы хотим завершить работу над СНВ и над небольшими расхождениями по ДОВСЕ. И конечно, мы хотим продолжить наше всестороннее сотрудничество и обмен информацией по Персидскому заливу». Он попытался заверить Горбачева: «Мы так привержены вашим реформам. Во всем, в чем мы можем помочь, мы поможем. Пожалуйста, дайте нам знать. Мы надеемся, что вы сможете преодолеть эти трудности и продолжить свои реформы. Вы по-прежнему пользуетесь уважением и поддержкой американского народа». Конечно, на столе переговоров было немного осязаемого, но сам обмен мнениями отразил добрую волю обеих сторон, с которой они смотрели в будущее в новом году[1263].

Черняев был поражен тоном разговора: «Похоже, они большие друзья». Горбачев был «очень эмоционален», когда говорил о Буше. «Личная близость явно имела значение»[1264].

Буш также отразил эти чувства дружбы и доброй воли в своем новогоднем обращении к советскому народу, произнесенном чуть позже, подчеркнув оптимистичную ноту 1991 г.: «В этом году нашим двум странам, как и странам всего мира, есть за что быть благодарными – в первую очередь за улучшение и укрепление отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Наши страны добились большого прогресса, особенно в важных политических областях и в области контроля над вооружениями. И мы приняли общий подход к новому вызову во имя стабильности и мира. Я приветствую – мир приветствует – решительные действия Советского Союза в мощном противодействии жестокой агрессии Саддама Хусейна в Персидском заливе»[1265].

Но, несмотря на оптимизм Буша по поводу отношений между сверхдержавами, балтийский вопрос нельзя было задвинуть под ковер. На что бы ни надеялись Буш и Горбачев, лидеры народных фронтов в Литве, Латвии и Эстонии не были заинтересованы в том, чтобы позволить сверхдержавам «зарыть топор войны» за их счет. Они хотели восстановить свою независимость. Личные отношения на высшем уровне и геополитические императивы были для них второстепенными вещами.

***

Горбачев, в отличие от Буша, смотрел на 1991 г. с дурным предчувствием, а временами даже с бессильной яростью. Его советник по экономике Николай Петраков внезапно ушел в отставку, проработав на этой должности всего один год. «Ты думаешь, все эти газетные всплески… мол, один за другим достойные от Горбачева уходят, имеют какое-то значение?» – сердито спросил советский лидер Черняева, которого он вызвал вместе с другими помощниками в офис президента в день наступления Нового года. Он перетасовал какие-то бумаги на своем столе, а затем набросал различные заметки, все время кипя от злости. Его смущенные советники сидели тихо. Казалось, что он вот-вот выйдет из себя.

В собственной новогодней речи Горбачева не хватало страсти и вдохновения. Александр Яковлев, его давний либеральный помощник, от которого он все больше отдалялся, сказал Черняеву: «Знаешь, вроде и слова какие-то не очень банальные, и все такое. Но не производит..!» Черняев, который на мгновение задумался об отставке, почувствовал то же самое: «Ловлю себя на том, что бы Горбачев теперь ни произносил, действительно, “не производит”. И когда на съезде сидел, я ощущал это очень больно. Его уже не воспринимают с уважением, с интересом, в