увлечен: звонил Шаталину и Петракову по нескольку раз в день, чтобы узнать последние новости. Так что на практике – если не в теории – он, по-видимому, полностью воспринял содержание Программы. Действительно, он сказал Черняеву, что план Шаталина «это самое важное», что это не что иное, как «окончательный прорыв к новому этапу перестройки»». Если бы они с Ельциным придерживались программы «500 дней», это могло бы стать основой для их дальнейшего сотрудничества[1232].

В конечном счете оказалось, однако, что экономику нельзя согласовать с политикой. После многих частных споров на протяжении лета Ельцин однозначно поддержал окончательный вариант программы «500 дней»[1233], который самонадеянно предусматривал приватизацию 46 тыс. промышленных предприятий и 760 тыс. предприятий торговли, оставляя под контролем государства лишь несколько ключевых областей, таких как оборона, железные дороги, почта и энергетика. Так же поступил и Горбачев. 11 сентября Ельцин добился одобрения программы Верховным Советом России[1234]. Однако для Горбачева этого оказалось уже слишком много, слишком поспешно – как по социальным, так и по политическим причинам. По его мнению, следовать программе «500 дней» было бы все равно, что прыгать со скалы в неизвестность. Как миллионы простых советских граждан выдержат тяготы «шоковой терапии»? Безудержная инфляция. Массовая безработица. Возможен полный распад общества. Как ему вообще поддерживать порядок? И он не мог игнорировать яростные возражения Рыжкова, который выражал чувства многих членов КПСС, а также корпоративные интересы советского военно-промышленного комплекса, в котором и без того было полно закоренелых критиков перестройки. И на самом деле, Рыжков угрожал уйти в отставку со всем правительством, если Горбачев одобрит программу «500 дней»[1235].

Однако полное следование линии Рыжкова – и тем самым сохранение у власти тех самых московских бюрократов, которые ранее саботировали все остальные реформы Горбачева, – только усугубило бы продолжающийся экономический коллапс. Так что Горбачев, как всегда, продолжал искать компромисс. Он надеялся вопреки всему, что планы Шаталина и Рыжкова могут быть каким-то образом объединены. Ельцин насмехался, что это все равно, что «пытаться спарить ежа со змеей»[1236], но Горбачев не сдавался – так много для него значило единство. В конце концов, он даже потратил несколько дней, пытаясь превратить 452 страницы плана Шаталина в успокаивающий и уклончивый 60-страничный документ о тщательно продуманном переходе под характерно расплывчатым названием «Основные направления по стабилизации национальной экономики и переходу к рыночной экономике». 19 октября, после настоятельного призыва к национальной дисциплине и яростной атаки на Ельцина, которого он изобразил как «деструктивного оппортуниста», ему удалось получить на этот документ одобрение Верховного Совета СССР. Но это выпотрошенное досье больше не содержало четкой стратегии[1237].

Политические последствия были быстрыми и масштабными. Разгневанный Ельцин обвинил Горбачева в отказе от приверженности плану радикальных реформ. Что еще более опасно, он пригрозил, что Россия больше не согласится на подчинение центральному советскому правительству[1238]. На самом деле к концу осени советский лидер подвергся нападкам со всех фронтов. Большая часть прессы требовала его отставки, даже вызывая призрак гражданской войны, если он откажется. И его база власти также разрушалась. С одной стороны, ослабевала поддержка среди интеллигенции и реформаторски настроенных граждан; с другой – шеф КГБ Крючков стремился натравить Горбачева на Шеварднадзе и других либералов из его ближайшего окружения. На провальной встрече в середине ноября с участием более тысячи депутатов-военнослужащих советскому лидеру прямо сообщили, что он потерял поддержку армии[1239].

16 ноября вызванный Верховным Советом для экстренного доклада о состоянии Союза, Горбачев попытался перейти в наступление. В бессвязных замечаниях он яростно отверг требования сформировать коалиционное правительство с некоммунистами, пообещав при этом перестановки в правительстве и военном руководстве, чтобы вернуть общественную поддержку. Он также настоял на том, чтобы входящие в состав СССР республики приняли новый Союзный договор, чтобы сохранить федеративную структуру страны, подтвердив контроль Центра над вооруженными силами и большей частью экономики. Он утверждал, что программа «500 дней» представляет угрозу для Союза. Что касается широко распространенных разговоров о голоде, то это были не что иное, как «гнусные слухи». В стране было достаточно продовольствия и топлива, чтобы пережить зиму без бедствий. Проблема, по его словам, заключалась не в нехватке, а в хаосе в системе распределения. Отсюда и его предложения о «реорганизации». Потому что, предупредил он, «без народного доверия трудно, если вообще возможно, эффективно осуществлять политику выхода из кризиса».

Полуторачасовая речь Горбачева, изобилующая абстракциями и банальностями, была холодно встречена депутатами. Лидеры республик, которые, в свою очередь, поднялись на трибуну, чтобы высказать свое мнение, ясно дали понять, что план советского лидера по созданию более децентрализованной федерации дает мало надежд. Они призвали к решительным мерам, чтобы остановить распад политической власти и падение уровня жизни. Их требования варьировались от общенациональной программы нормирования продовольствия до авторитарного «комитета спасения», который пришел бы на смену Горбачеву и опирался бы на военных и милицию. Депутаты выразили огромное разочарование тем, что Горбачев не предложил никаких новых конкретных предложений по выходу из тупика, а просто скулил по поводу амбициозных соперников и их «хорошо спланированной кампании» по его дискредитации. «Мы хотели услышать программу действий, а не оправдания и жалобы на трудности и препятствия», – сказал Анатолий Собчак, председатель Ленинградского совета[1240].

Позже в тот же день он получил еще и нагоняй от Политбюро. В ситуации полного экономического спада, когда преступность вышла из-под контроля, а на улицах стояли очереди за хлебом, новый глава Коммунистической партии РСФСР Иван Полозков требовал от Горбачева распустить Президентский совет, арестовать нарушителей спокойствия в средствах массовой информации и взять власть в свои руки. Он добавил: «Это ваша вина, вы начали перестройку, разрушив фундамент, на котором была построена партия»[1241].

Потрясенный и разгневанный, Горбачев не спал всю ночь, готовя план радикальных изменений, который он представил Верховному Совету на следующее утро, 17 ноября. На этот раз его выступление было кратким и конкретным, длилось всего 20 минут и обозначило восемь четких пунктов. Он предложил провести полную реорганизацию правительства с целью укрепления президентской власти. Он предложил упразднить Президентский совет и преобразовать Совет министров, назначаемый парламентом, в Кабинет министров, подотчетный президенту. Новый Совет безопасности, подчиняющийся президенту, должен был осуществлять надзор за армией, полицией и КГБ. Совет Федерации, лидеры пятнадцати республик, которые он возглавлял, стали бы главой исполнительной власти страны[1242].

Это обновление Совета Федерации было немедленно отвергнуто тремя прибалтийскими республиками, за которыми последовали Грузия и Армения. «Мы не будем участвовать ни в каком учреждении федерации. Решение нашего народа совершенно очевидно», – заявила Марью Лауристин, заместитель председателя эстонского парламента. «Децентрализация власти зашла так далеко, что все попытки повернуть этот процесс вспять