Шрифт:
Закладка:
Пока международное сообщество обсуждало, давать деньги или нет, в Москве произошел еще один поворот. В результате политической реорганизации, предпринятой Горбачевым, и перестановок в министерствах либералы начали исчезать из его ближайшего окружения. Ужесточение властного контроля в конце 1990 г. было достигнуто в тесном сотрудничестве с Коммунистической партией, военными и КГБ.
В рамках кадровых перестановок и в ответ на повсеместную коррупцию и экономический спад Горбачев заменил руководство милицией. Он также возродил старую большевистскую практику создания рабочих комитетов для контроля за продовольственными запасами и наказания воров и спекулянтов, особенно в момент, когда начали прибывать первые самолеты с продовольственной помощью и медикаментами из-за границы. Советская общественность опасалась, что помощь попадет на черный рынок.
На самом верху Вадим Бакатин, один из наиболее либеральных членов советского руководства, был вынужден передать Министерство внутренних дел латышу Борису Пуго, который восемь лет возглавлял КГБ в Риге. Назначение генерала Бориса Громова первым заместителем министра внутренних дел еще больше свидетельствовало о желании Горбачева удовлетворить общественный спрос на жесткую линию. Громов, командующий Киевским военным округом, перед этим командовал организованным выводом советских войск из Афганистана[1254].
Кое-кто из американцев предполагал, что назначение Горбачевым его консервативных критиков на высокие должности могло означать, что он пытался ослабить угрозу государственного переворота. Но можно сказать, что, придвинув их так близко к власти, он на самом деле сделал переворот более вероятным. В целом, однако, в то время считалось, что новые люди были привлечены в качестве попытки продемонстрировать решимость руководства[1255].
Чтобы вернуть себе инициативу в отношении республик, Горбачев также представил новый проект Союзного договора, который Верховный Совет одобрил 3 декабря. В нем говорилось, что существующие 15 республик должны в будущем образовать добровольную федерацию, переименованную в «Союз Суверенных Советских Республик». Небольшой словесный сдвиг свидетельствовал о решающем идеологическом изменении: союз «социалистических» был заменен на союз «суверенный». Хотя договор предоставил бы беспрецедентный объем полномочий отдельным республикам, он также сохранял большую власть у Центра.
В результате этот проект никого не осчастливил. Три прибалтийские республики и Грузия ясно дали понять, что не намерены подписывать договор, в то время как Украина – республика с населением 53 млн человек – заявила, что не подпишет его, пока не будет переписана ее собственная конституция. Российское руководство отклонило этот проект как совершенно неадекватный. Горбачев сказал Ельцину и лидерам стран Балтии, что он готов к борьбе, если они сразу же отвергнут новый договор. Латвия уже пыталась перекрыть все поставки, включая продовольствие и топливо, советским войскам на своей территории и призывала Кремль убрать свое военное присутствие из республики. Примечательно, что Горбачев подвергся нападкам даже со стороны партийных энтузиастов, которые обвиняли его в том, что он слишком мало уступал республикам, стремясь при этом сосредоточить большую личную власть, чем любой из его предшественников.
Горбачев был возмущен: «С одной стороны, меня обвиняют в параличе власти. Итак, затем мы пытаемся освободиться от этого паралича власти. Затем меня критикуют за попытку создать своего рода диктатуру». Вдобавок ко всему этому он чувствовал, что Ельцин пытается использовать разногласия между ними в политических целях. «Я принимаю вызов своих оппонентов и намерен продолжать политическую борьбу, и все это в рамках конституции», – заявил Горбачев. Он настаивал на том, что новый Союзный договор – «ключ» к тому, чтобы стабилизировать нынешние конфликты из-за политической власти, к предотвращению экономической дезинтеграции и, прежде всего, к недопущению распада СССР. В противном случае, по его словам, страну ждет «кровопролитие»[1256].
Советский лидер загонял себя в угол. Радикальный во многих своих реформах, он не спешил переосмысливать Союз. Как отметил историк Арчи Браун, для Горбачева «второй натурой» была «вера в советскую идентичность, которая преодолевает рамки ощущения принадлежности людей к определенным национальностям». Несмотря на гибкость ума во многих областях, он находил идею республик, желающих стать независимыми государствами, трудной для понимания, по крайней мере на эмоциональном уровне. По словам Роберта Сервиса, Горбачев был одновременно «советским патриотом» и «гордым русским» – и он колебался между первым и вторым. Так, хотя в середине 1990 г. у Литвы и других прибалтийских республик создалось впечатление, что он все же позволит им уйти, к концу года он сменил тактику и, используя все более жесткие формулировки, стремился удержать республики от отделения[1257]. Когда-то он был покровителем и представителем либералов, а теперь все более открыто стал сдвигаться вправо, окружая себя людьми, которые никогда не были его союзниками и, более того, часто были его открытыми критиками. В свою очередь, те, кто был близок к нему в Политбюро с 1985 г., оказались на обочине. И укрепляя свои собственные властные полномочия в запоздалой попытке добиться стабильности, он все больше выглядел «нормальным» российским автократом – вполне в традициях царей и партийных секретарей прошлого.
Среди исчезновений его либеральных союзников самым заметным был уход министра иностранных дел, который в драматической форме объявил о своей отставке 20 декабря. Шеварднадзе не подтолкнули, он прыгнул сам – повторив в своей речи в Верховном Совете неизменную приверженность «идее перестройки», но настаивая на том, что он не может смириться с «событиями, которые происходят в нашей стране». Горбачев был уязвлен и напуган: впоследствии он заявил Съезду народных депутатов, что собирался сделать Шеварднадзе своим вице-президентом. И он написал страстное письмо Бушу, стремясь минимизировать нанесенный этим дипломатический ущерб. В письме он принял резкий тон, осудив «акт нелояльности» Шеварднадзе и заверив Буша, что как политика Кремля, так и их двусторонние отношения «остаются неизменными»[1258].
Хотя Буш был потрясен этой новостью, он не был готов отказаться от Горбачева, особенно в то время, когда его собственная глобальная коалиция была на грани войны из-за Кувейта. 30 ноября на основании Резолюции ООН № 678, которую внес Кремль, Буш предъявил Саддаму ультиматум вывести свои войска из оккупированной страны к 15 января 1991 г. Двенадцать дней спустя, 12 декабря, на пресс-конференции в Розовом саду Белого дома президент объявил, что Москва получит 1 млрд долл. сельскохозяйственной помощи и что он будет настаивать на скорейшей «ассоциации» СССР с МВФ и Всемирным банком. «Ни одна из сегодняшних мер ни в коем случае не является платой», – поспешил добавить Бейкер впоследствии, но время говорило само за себя: это был наглядный пример обусловленной политики. В течение 72 часов Европейское сообщество последовало его примеру, объявив о пакете помощи в размере 2,4 млрд долл. Таким образом, Запад выглядел единодушным в своей финансовой поддержке курса Горбачева.
Помимо экономики, Буш также с нетерпением ждал подписания договора о
