Шрифт:
Закладка:
Я отыскал нужный дом, о местоположении которого имел представление крайне смутное, в самом конце уводящей вверх по холму улицы в пригороде Окленда. Внушительный двухэтажный особняк прятался в тени древних дубов, под темной мантией необузданно разросшегося плюща, среди неподстриженных изгородей бирючины и плодовых кустарников, что за много лет выродились и одичали. От соседних домов его отделял с одной стороны заброшенный, заросший сорняками участок, а с другой – непролазные заросли деревьев и вьюнов вокруг почерневших руин на пожарище.
Даже независимо от атмосферы давнего запустения здесь ощущалось нечто мрачное – нечто, заключенное, казалось, в размытых плющом очертаниях особняка, в затененных, затаившихся окнах, в самой форме уродливых дубов и причудливо расползшемся кустарнике. И отчего-то, когда я вошел в калитку и зашагал по неподметенной тропе к парадной двери, восторга у меня несколько поубавилось.
Когда же я оказался в присутствии Джона Карнби, ликование мое поутихло еще больше, хотя я не сумел бы толком объяснить, почему у меня по спине пробежал тревожный холодок, накатило смутное, гнетущее беспокойство, а душа вдруг ушла в пятки. Может, мрачная библиотека послужила тому причиной не меньше, чем сам хозяин, – казалось, затхлую полутьму этой комнаты не в силах разогнать ни солнце, ни электрический свет. Да, наверняка дело было именно в этом; ведь сам Джон Карнби оказался ровно таков, каким я его представлял.
С виду он был точь-в-точь ученый-одиночка, посвятивший долгие годы какому-то узкоспециальному исследованию. Сухощавый, сутулый, с массивным лбом и пышной гривой седых волос; по впалым, чисто выбритым щекам разливалась типично библиотечная бледность. Но вкупе со всем вышеперечисленным в нем ощущалась нервозность, боязливая зажатость, непохожие на обычную стеснительность затворника, – неотвязный страх прочитывался в каждом взгляде обведенных черными кругами, лихорадочных глаз, в каждом движении костлявых рук. По всей видимости, здоровье его было серьезно подорвано чрезмерным усердием, и я поневоле задумался о природе ученых занятий, превративших его в жалкую развалину. Однако ж было в нем нечто – возможно, ширина согбенных плеч и гордый орлиный профиль, – что наводило на мысль о немалой былой силе и об энергии, еще не вовсе иссякшей.
Голос его прозвучал неожиданно низко и звучно.
– Думаю, вы мне подойдете, мистер Огден, – объявил он, задав несколько формальных вопросов, главным образом касательно моих лингвистических познаний и, в частности, моего владения арабским. – Ваши обязанности не будут слишком обременительны, но мне нужен помощник, который был бы под рукой в любое время. Потому вам придется жить со мной. Я отведу вам удобную комнату и гарантирую, что моей стряпней вы не отравитесь. Я нередко работаю по ночам; надеюсь, вы не против ненормированного рабочего дня.
Разумеется, мне полагалось себя не помнить от счастья: ведь это значило, что должность секретаря за мной. Вместо того я ощутил смутное, безотчетное отвращение и неясное предчувствие недоброго. Однако ж я поблагодарил Джона Карнби и заверил, что готов переселиться к нему по первому его слову.
Карнби, похоже, остался весьма доволен и на миг словно отрешился от необъяснимого страха.
– Переезжайте немедленно – сегодня же днем, по возможности, – отвечал он. – Я буду вам весьма рад; и чем раньше, тем лучше. Я уже какое-то время живу один-одинешенек и должен признаться, что одиночество мне несколько приелось. Кроме того, в отсутствие помощника я изрядно запустил свои занятия. Раньше со мною жил мой брат и немало мне содействовал; но теперь он отбыл в далекое путешествие.
Я вернулся к себе на съемную квартиру в центре города, расплатился последними наличными долларами, упаковал вещи, и не прошло и часа, как я уже возвратился в особняк моего нового работодателя. Тот отвел мне комнату на втором этаже: даже пыльная и непроветренная, она казалась более чем роскошной в сравнении с дешевой меблирашкой, в которой я вынужден был ютиться вот уже какое-то время в силу недостатка средств. Затем Карнби провел меня в свой рабочий кабинет на том же этаже, в дальнем конце коридора. Здесь, объяснил он, мне по большей части и предстояло работать.
Озирая обстановку, я с трудом удержался от изумленного восклицания. Примерно так я бы представлял себе подземелье какого-нибудь древнего чародея. На столах в беспорядке лежали допотопные инструменты сомнительного предназначения, тут же – астрологические таблицы, черепа, перегонные кубы, кристаллы, курильницы вроде тех кадил, что используются в католической церкви, и внушительные фолианты, переплетенные в источенную червями кожу с позеленевшими застежками. В одном углу высился скелет громадной обезьяны, в другом – человеческий скелет; с потолка свешивалось чучело крокодила. Шкафы ломились от книг; даже беглого взгляда на названия хватило, чтобы понять: передо мной поразительно полная подборка древних и современных трудов по демонологии и черной магии. На стенах висело несколько жутковатых картин и гравюр на сходные темы, и вся атмосфера комнаты дышала полузабытыми суевериями. В обычном состоянии я бы только поулыбался перед лицом этакой экзотики, но отчего-то здесь, в пустом и мрачном особняке, рядом с одержимым невротиком Карнби, я с трудом унял дрожь.
На одном из столов, резко неуместная на фоне мешанины из всей этой средневековщины и сатанизма, стояла печатная машина, и тут же – беспорядочные кипы рукописных листов. В одном конце комнаты в небольшом занавешенном алькове стояла кровать – там Карнби спал. В другом конце, напротив алькова, между человеческим и обезьяньим скелетами, я разглядел запертый стенной шкаф.
Карнби уже заметил мое удивление и теперь зорко и внимательно за мною наблюдал; выражение его лица было для меня загадкой. Наконец он счел нужным объясниться.
– Я посвятил жизнь изучению демонизма и колдовства, – сообщил он. – Это невероятно увлекательная область, и, что характерно, почти не исследованная. Сейчас я тружусь над монографией, в которой пытаюсь сопоставить магические практики и демонические культы всех известных эпох и народов. Ваша работа, по крайней мере в первое время, будет заключаться в перепечатке и приведении в порядок обширных черновых заметок, мною составленных, а еще вы поможете мне в поисках новых ссылок и параллелей. Ваше знание арабского для меня бесценно; сам я в этом языке не слишком сведущ, а между тем очень рассчитываю обрести некие ценные сведения в арабском оригинале «Некрономикона». У меня есть основания полагать, что в латинском переводе Олафа Вормия некоторые фрагменты опущены или истолкованы неправильно.
Я, конечно, слышал об этом редкостном, почти легендарном фолианте, но никогда его не
