кротость. Волосы, разделенные надвое, густыми прядями ниспадают по обе стороны лица. Фигура недвижна, но, кажется, готова ожить от малейшего дуновения. Краски, должно быть, очень хороши, если даже я заметил это и понял. Небо окрашено в бледно-оранжевый цвет, подобный тонам догорающего заката. Оно не просто написано позади фигуры, но как бы пронизывает всю картину. Других картин Корреджо мы, кажется, не видели, но этот образчик дает мне о нем чрезвычайно высокое понятие. Мы осмотрели один бог знает сколько дворцов – Рануцци, Манишалипо, Альдобранди. Если Вам для чего-нибудь понадобятся итальянские фамилии – вот они. Мне они очень пригодились бы, если бы я сочинял роман. Видел я также множество картин Гвидо – в том числе Самсона среди убитых филистимлян, пьющего воду из ослиной челюсти. Зачем он это делает, известно только одному богу, пославшему ему эту челюсть, но картина отличная. Фигура Самсона четко выступает на переднем плане, окрашенная всеми оттенками живой плоти, исполненная силы и изящества. Вокруг лежат филистимляне в тех позах, в каких застигла их смерть. Одно из тел распростерто; лоб еще искажен судорогой страдания, а на губах и подбородке уже почиет смерть, как крепкий сон. Другой оперся на руку, и кисть руки свисает, недвижная и бледная. Поодаль видны еще трупы. А за ними – синие горы, синее море и безмятежный белый парус.

Есть еще «Избиение младенцев» того же Гвидо, превосходное по колориту и выразительности; но сюжет чересчур ужасен, и художнику словно не хватило на него силы – во всяком случае, только самая возвышенная и поэтическая концепция этой темы может примирить с созерцанием картины. Есть отличный «Распятый Христос» того же художника.

Но каков бы ни был замысел и выполнение, вас под конец утомляет бесконечное повторение распятого тела, представленного в обязательной позе страдания; зато нельзя вдоволь наглядеться на Магдалину, прильнувшую к кресту и с выражением тихого отчаяния поднявшую свою белокурую голову, и на святого Иоанна, который тянется к нему всем телом, стиснув руки и сплетя пальцы в порыве мучительного сострадания; фигуры эти божественны, но вместе с тем человечны.

Есть также «Фортуна» Гвидо – вещь редкостной красоты. Фортуна несется на шаре, а Амур ловит ее за волосы; она слегка обернулась к нему, длинные каштановые волосы вьются по ветру и затеняют ее прекрасный лоб. Лукавый взгляд ее карих глаз обращен на догоняющего, на губах порхает легкая улыбка. Краски ее нежного тела теплы и воздушны. Но, быть может, самой примечательной из всех картин Гвидо является его «Madonna lattante». Она склонилась над младенцем, и наполняющая ее материнская любовь отражается на ее нежном лице и в ее простой позе. Холодный наблюдатель, быть может, нашел бы в ее лице вялость. Глаза ее почти закрыты, губы сомкнуты; все мускулы, выражающие обычные чувства, у нее расслаблены. Но это оттого, что душа ее – или как бы мы ни называли то, без чего телесная оболочка безжизненна, – душа ее склоняется под бременем любви, почти непереносимой по своей силе.

Есть здесь также художник из Болоньи по имени Франческини, разумеется, далеко уступающий Гвидо, но все же отличный. Одна из церквей, доминиканская, целиком расписана им одним. В Англии, кажется, нет его картин. Колорит их менее теплый, чем у Гвидо, но они чрезвычайно четки и изящны. Он словно окунал свою кисть в звездный полумрак. Отсюда эта нежность и воздушная красота. Глаза его фигур светятся невинностью и любовью, губы дышат нежным чувством; его ангелочки – самые прелестные создания человеческого воображения. Они обычно присутствуют (в виде херувимов или купидонов) на всех его картинах, неизменно религиозного содержания; их прелестные детские игры трогают своею скромною красотой.

Кроме того, мы видели картину Рафаэля – «Святая Цецилия» – эта написана в ином, более высоком стиле. Глядя на нее, забываешь, что это картина, а между тем она не похожа ни на что, именуемое нами реальностью. Это – идеал, задуманный и осуществленный с тем же вдохновением, с каким древние создавали свои шедевры поэзии и скульптуры, которым позднейшие поколения напрасно стараются подражать. В ней есть непередаваемое единство и совершенство. Центральная фигура святой Цецилии погружена в тот же экстаз, какой испытывал, вероятно, и создавший ее образ художник; ее глубокие, темные, выразительные глаза обращены ввысь, каштановые волосы откинуты со лба, одна рука прижата к груди, лицо проникнуто глубоким и тихим восторгом, и все это пронизано теплым, ликующим светом жизни. Она внимает небесной музыке и, очевидно, только что пела, ибо лица окружающих обращены к ней, особенно святой Иоанн, склонившийся к ней с восхищением и нежностью, словно изнемогая от волнения. У ног ее лежат разбитые музыкальные инструменты. О красках я не говорю, они превосходят природу, сохраняя, однако, всю ее правду и красоту.

Видели мы картины Доменикино, Альбани, Гверчино, Элизабетты Саррани. От двух первых – напоминаю, что не выдаю себя за знатока, – я не в восторге: у последней есть несколько прекрасных мадонн; Гверчино принадлежит множество картин, которые считаются хорошими; должно быть, так оно и есть, ибо от их сложности у меня кружилась голова. Одна из них в самом деле выразительна. Она изображает основателя ордена картезианцев, умерщвляющего плоть в пустыне, где вместе с ним преклонил колена у алтаря мальчик-служка. На другом алтаре мы видим череп и распятие, а за ними – скалы и деревья. Подобной фигуры я не видел нигде. Морщинистое лицо словно обтянуто сухой змеиной кожей и прорезано длинными, жесткими бороздами. Сморщены даже руки. Он похож на ходячую мумию. На нем длинное фланелевое одеяние мертвенного цвета, каким, должно быть, бывает саван, облекавший покойника в течение двух месяцев. Этот желтый, гнилой, жуткий оттенок оно отбрасывает на все окружающее, так что лицо и руки картезианца и его спутника светятся той же могильной желтизной. К чему писать книги против религии, когда достаточно вывесить подобные картины? – но люди не могут, или не хотят, в них вглядеться.

Но довольно о картинах. Я видел место погребения Гвидо и его возлюбленной, Элизабетты Саррани. Эта дама была отравлена в возрасте 26 лет другим своим поклонником, разумеется, отвергнутым. Наш гид сказал, что она была очень некрасива и что завтра мы сможем увидеть ее портрет.

А сейчас спокойной ночи. Завтра «к новым пастбищам спешим»444.

Сегодня (10 ноября) мы прежде всего вновь вернулись к дивным картинам Рафаэля и Гвидо, а затем поехали за город, в горы, в часовню, посвященную мадонне. Мне было грустно видеть, что некоторые картины реставрируют и покрывают лаком, а иные исколоты французскими