лучше прочесть когда-нибудь позже, на досуге. Вчера же получил письмо от Вас и от Ханта. Итак, Вы знакомы с Бойнвилами! Миссис Б[ойнвил] в свое время представлялась мне самым замечательным человеком, какого я встречал. Ее нрав и обхождение, казалось, были высшим совершенством, возможным на земле. Едва ли я еще встречу эту женщину, которая вызывала у меня такое восхищение. Когда Вы ее увидите, прошу Вас передать ей, что я не забыл ни ее, ни других членов собиравшегося вокруг нее кружка и посылаю ей привет, какой может себе позволить изгнанник и пария по отношению признанного члена общества. Я слышал, что они у Вас обедали. Но ничего не было сказано об Альфреде и его жене – где они? Корнелия, в то время еще очень юная, уже унаследовала отличные качества матери и, будучи, конечно, менее обворожительной, наверняка столь же мила и более непосредственна. При той тонкости чувств, что у миссис Бойнвил, ей трудно быть вполне откровенной и постоянной.

Меня беспокоит исход Вашего дела с Индиа-хаус455 – мало кто будет больше радоваться Вашим успехам в этом или любом другом деле, чем я. Сообщите мне о нем как можно скорее.

Вы спрашиваете, когда я вернусь в Англию. Пифия уже воссела на свой треножник, но ответа не дает. Через месяц-полтора мы намерены – и я не знаю, что может это намерение изменить, – вернуться в Неаполь, где мы почти решили остаться до начала будущего, 1820 года. Можете себе представить, чего нам стоит оставаться при этом решении, когда мы получаем такие письма от Вас и Ханта – да и не только от Вас. Здоровье мое заметно улучшилось. Настроение – не блестящее, но это мы объясняем нашим одиночеством. Я счастлив – но с чего бы я стал веселиться? Правда, мы встречаемся иногда с итальянцами; римляне мне очень нравятся, в особенности женщины, которые ухитряются быть интересными при совершенной необразованности ума, чувств и воображения. В этом отношении они подобны простодушным дикаркам. Их невинность и крайняя наивность, их ласковое и свободное обхождение и полное отсутствие аффектации делают общение с ними приятным, как приятно общение с неиспорченными детьми, которых они часто напоминают своею прелестью и простотой. В здешнем обществе я встретил двух женщин безупречной красоты – с точеными чертами и роскошными темными волосами, оттеняющими нежный цвет лица и губ, – и только пошлости, слетающие с этих губ, делают их неопасными.

Единственное, что в них менее прекрасно, – это глаза; хотя и кроткие, они лишены глубины и многоцветных оттенков, которыми образованные женщины Англии и Германии увлекают сердце, суля духовные радости. – Сейчас Святая неделя, и в Риме очень многолюдно. Прибыл австрийский император456; ожидают также Марию-Луизу. В других городах Италии ее приветствовали громкими криками: «Да здравствует Наполеон!» Глупые рабы! Подобно лягушкам в басне, они выражают свое недовольство бревном, призывая аиста, который их пожирает. Скоро состоятся великолепные festas и funzioni457, на которые мы не можем достать билеты; здесь находится сейчас 5000 иностранцев, а Сикстинская капелла, где исполняется знаменитое «Miserere»458, вмещает всего 500 человек – вот единственное, о чем я сожалею. В конце концов, Рим вечен; если бы исчезло все, что есть, осталось бы то, что было – руины и статуи, Рафаэль и Гвидо – вот единственное, о чем стали бы сожалеть из всего, что родилось из пагубной тьмы и хаоса христианства.

На площади Святого Петра работает человек триста каторжников в цепях – выпалывают траву, проросшую между каменных плит. На ногах у них тяжелые кандалы; некоторые скованы по двое. Они сидят за прополкой длинными рядами, все – в полосатой одежде. Возле них сидят или прохаживаются группами солдаты с заряженными мушкетами. В воздухе стоит железный звон бесчисленных цепей, составляя ужасающий контраст мелодичному плеску фонтанов, дивной синеве небес и великолепию архитектуры. Это как бы эмблема Италии: моральный упадок на фоне блистательного расцвета природы и искусств.

Англичан здесь не видно; мы едва ли попали бы в их общество, если бы даже и захотели, а я уверен, что оно показалось бы нам несносным. Богатые англичане ведут себя совершенно недопустимо и важничают, как никогда не решились бы у себя дома. Результаты выборов для Хобхауза мне еще неизвестны. Я знаю, что на 14-й день за Лэма было 4000 голосов, за Хобхауза – 3900. Надежды мало. Неугомонный Коббет расколол и ослабил народную партию, так что клики хищников, терзающие наш край, смогли объединиться и вытеснить ее.

Ньютонов Вы еще не видели. Любопытно, что получится из Октавии; обещала она много. Скажите Хоггу, что его Мельпомена находится в Ватикане, а ее поза и одежда даже лучше, чем лицо, если это возможно. Мой «Освобожденный Прометей» закончен, и через месяц-два я его пришлю. Это – драма, новая по своей концепции и героям; мне кажется, что она написана лучше всех моих прежних сочинений. Кстати, не видели ли Вы Оллиера? Он мне ничего не пишет, и я так и не знаю, получил ли он стихи, озаглавленные, помнится, «Строки, написанные близ Евганейских холмов», которые я послал ему из Неаполя. Что до рецензий, там наверняка одна брань – недостаточно крепкая или искренняя, чтобы быть забавной. К печатающейся сейчас поэме я равнодушен. Заключительные строки ее звучат естественно.

Мне кажется, мой милый Пикок, Вам хотелось бы, чтобы мы вернулись в Англию. Но как это возможно? Здоровье, возможность безбедного существования и покой – все это Италия дает мне, а Англия отнимет. Там все, кто меня знает или слышал обо мне, – кроме, пожалуй, пяти человек, – считают меня редкостным воплощением злодейств и пороков; считают, что даже мой взгляд полон скверны. Да и то я, кажется, насчитал слишком много и мог бы назвать только Вас, Хогга и Ханта. Таков английский дух и за границей, и дома. Правда, эти немногие возмещают мне всех остальных, и я смеялся бы над этим, если бы был один, или достаточно богат, чтобы делать все, что захочу, – а этого никогда не будет. Посочувствуйте мне, ибо я лишен радостей общества, которые я мог бы найти в Англии и которые умею ценить. И все же в один прекрасный день я вернусь – просто из слабодушия.

Мы так и не получили вторую посылку, и не получим, пока не знаем фамилии капитана и названия корабля. Постарайтесь их узнать для нас. Посылаю на Оллиера чек на 5 фунтов для поручений, которые дала Мэри, и на почтовые расходы по деловым письмам.

Пишите,