не увенчаются успехом», – добавила она. «Это будет означать, что будет много конфликтов». Особенно серьезным для Горбачева было неприятие Ельцина. «Мы должны говорить не о Союзном договоре, а о союзе суверенных государств, – заявил российский лидер. – Это две разные вещи»[1243].

Тем не менее план в целом был принят в Верховном Совете подавляющим большинством голосов – 316 голосами против 19 – при 31 воздержавшемся. Конечно, никто не ожидал, что полуночная магия мгновенно пополнит продуктовые полки, и многие опасались, что уже слишком поздно остановить распад Советского Союза на враждующие государства[1244]. Впервые за много месяцев Горбачев, казалось, восстановил точку опоры на скользкой почве советской внутренней политики. Обозреватель «Известий» Станислав Кондрашов отметил, что очевидная бессмысленность демократии делает идею «сильной руки» привлекательной для общественности, сославшись на старую пословицу римских императоров «хлеба и зрелищ». Но, по словам Кондрашова, «когда хлебные пайки быстро сокращаются, люди готовы пожертвовать парламентскими зрелищами»[1245].

Коммунисты старой закалки приветствовали то, что им казалось укреплением государства и планом более медленных, контролируемых реформ. И наоборот, Горбачев надеялся, что либералы расценят его действия как признак того, что он все еще сохраняет импульс для реформ, находясь в поиске компромиссов по всему политическому спектру. Но, как указал Черняев, Горбачев опасен в «своей роли объединителя, успокоителя, совещателя», когда лучше руководить с фронта[1246]. В действительности план по восстановлению баланса власти в государстве, который он объявил 17 ноября, сам по себе был авантюрой, которая в долгосрочной перспективе могла ослабить его авторитет, потому что он возбудил нереальные ожидания результатов использования его новых полномочий для разрешения национального кризиса.

Точно так же, объявив о своей новой президентской роли незадолго до Парижского саммита СБСЕ, Горбачев сделал ставку на то, как это будет воспринято на Западе. «Никто не должен забывать, что половина ядерного потенциала мира сосредоточена в этой стране, – заявил Владимир Ивашко, заместитель Генерального секретаря ЦК КПСС. – Стабилизируя ситуацию в Советском Союзе, эти предложения уменьшают многие опасения наших соседей за рубежом». И, как надеялся Горбачев, они также могут укрепить его позиции в международном сообществе и открыть западные кошельки[1247].

Но в Париже энтузиазма было мало. Поскольку СССР, по-видимому, находился на грани распада, а этнические противоречия вновь возникали по всей Восточной Европе, западные лидеры не испытывали особого желания вливать деньги в Советский Союз. Финский дипломат Макс Якобсон озвучил широко распространенное опасение, что демократия «вряд ли сможет развиваться в условиях экономической катастрофы». Поэтому Горбачев попробовал действовать по-другому, используя призрак надвигающегося продовольственного кризиса в качестве политического рычага. Несмотря на то что в тот год в СССР был собран небывалый урожай, большая часть продукции сгнила на полях из-за серьезных проблем со сбором урожая, хранением и транспортировкой. В Париже он передал своим западным коллегам длинный и срочный список основных продуктов питания: свинина, говядина, мука, масло, сухое молоко и арахисовое масло, которые были ему необходимы[1248].

Хотя о необходимости поддержать находящийся под угрозой голода СССР говорили многие лидеры, но единственное серьезная помощь пришла с немецкой стороны. Геншер сообщил Горбачеву, что ЕС рассматривает возможность предоставления продовольственной помощи на сумму 1 млрд долл.[1249] Коль также заявил в Бундестаге, что Германия увеличит поставки продовольствия в Советский Союз, если этой зимой возникнет «острый кризис снабжения»[1250]. Тем не менее им было нелегко сделать эти предложения, потому что Коль больше уже не ощущал, что у него «глубокие карманы». Примечательно, что во время визита советского лидера в Бонн 9–10 ноября 1990 г. для подписания советско-германского договора о сотрудничестве канцлер воздержался от предложения каких-либо дополнительных прямых финансовых вливаний в дополнение к 12 млрд долл. в виде кредитов и субсидий, предоставленных в середине 1990 г., и многомиллиардного пакета в немецких марках для финансирования вывода войск Советской армии. «Мы дали им всё, что собирались дать на данный момент», – такова была позиция одного дипломата из команды немецких переговорщиков.

В Бонне на уме были две проблемы. Министр финансов Тео Вайгель предупредил, что заимствования правительства на всех уровнях в ФРГ составят около 95 млрд долл. в 1991 г., что почти в пять раз превышает аналогичный показатель 1989 г. Столкнувшись с таким острым новым финансовым давлением и пытаясь привлечь избирателей на выборах в декабре 1990 г., Коль стремился переложить на других часть бремени поддержки Горбачева. Именно поэтому Геншер сделал ударение на помощи со стороны ЕС и G7.

Недавно освободившиеся страны Восточной Европы также требовали помощи той зимой, хотя их больше беспокоило топливо, чем продовольствие. Эти бывшие советские сателлиты столкнулись не только с резким сокращением поставок сырой нефти из СССР, но и с решением Москвы с нового 1991 г. устанавливать цены на свою нефть в долларах, а не в рублях, что привело к росту цен на энергоносители во всем регионе. В то время как Германия горячо поддерживала реформаторские усилия этих стран, она решила не предоставлять никакой конкретной помощи в этом случае и возложила такое бремя на Европейскую комиссию, которая действительно предоставила несколько сотен миллионов долларов чрезвычайной помощи[1251].

Однако в конце ноября боннское правительство решило рассматривать СССР как особый случай. Политика взяла верх над экономикой. Канцлер не хотел осложнения положения Горбачева. «Мы знаем, что вы поддерживали нас на нашем трудном пути к германскому единству», – сказал он Горбачеву 10 ноября. И добавил: «Мы, немцы, в этом столетии столько раз оказывались на авансцене стольких катастрофических событий, что теперь должны принять вызов и подать пример». Он заверил Горбачева: «Мы поможем, чем сможем». Коль не только нашел надежного партнера в советском президенте, но и сам также казался единственным надежным советским гарантом быстрой ратификации договора «2+4» и упорядоченного вывода советских войск с территории Германии. Другими словами, основной национальный интерес ФРГ заключался в том, чтобы помочь предотвратить экономическое крушение Советов[1252].

Коль, однако, переложил ответственность на частный сектор, попросив бизнес и благотворительные организации разработать программу чрезвычайной продовольственной помощи для СССР. Он даже обратился к нации в специальной телепередаче под названием “Helft Rußland!” (Помоги России!), чтобы внести свой личный вклад. «Сейчас трудное время для Советского Союза, – заявил он 21 ноября. – Зима уже близко. Голод угрожает многим городам и поселкам». В дополнение к частным пожертвованиям, которые к середине декабря составили ошеломительную сумму в 800 млн немецких марок, тысячи тонн продовольствия поступили из секретной сети складов в Берлине, созданных в 1950-х гг. на тот случай, если Кремль попытается повторить блокаду города 1948 г. В общей сложности продовольствия было достаточно, чтобы прокормить почти 2 млн человек в течение шести месяцев. «Вероятно, все здесь будет отправлено в Россию, – сказал Дитер Мелерович,