но и в Средиземноморье и во всей Османской империи, куда начали проникать немецкие интересы, особенно со строительством железной дороги Берлин - Багдад. Извольский серьезно недооценил противодействие своим целям. Трудно представить себе какую-либо компенсацию, которая могла бы удовлетворить все великие державы в этом вопросе, или даже одну группу из зарождающейся англо-французской Антанты или австро-германского союза. Более того, в его комбинациях не учитывался один существенный элемент - население новообразованных государств региона, которое, в отличие от беспомощных подданных Ирана, Афганистана и Китая, было очень воодушевлено резким ростом своего национального самосознания. В 1908 году России предстояло усвоить урок, который будет часто повторяться. В приграничных районах Юго-Восточной Европы было слишком много противоречивых интересов, чтобы русские могли доминировать там с помощью дипломатии или силы оружия.

После 1908 года борьба за балканские пограничные территории становилась все более сложной. Малые державы становились все более агрессивными в своем стремлении завершить изгнание османов из региона, но при этом все больше ссорились из-за раздела добычи. Османская империя, похоже, переживала очередное периодическое возрождение с появлением младотурок. Габсбургская монархия заняла более воинственную позицию. Стратегические цели России оставались неизменными, но ее дипломатия, о которой много говорили в Петербурге, была все более непоследовательной и часто сбивала с толку других. Отчасти это было следствием отсутствия единого правительства, а отчасти - старыми разногласиями внутри министерства иностранных дел.

Роль панславистов и их идеологии в заключительном акте имперской борьбы за пограничные земли одновременно сложна и неясна. Хотя панславизм никогда не был официально принят в качестве имперской идеологии, его предписания, как мы видели, были частью мышления ряда российских дипломатов. В 1909 году новый российский министр Николай Гартвиг (Гартвиг) прибыл в Белград из Тегерана с решимостью продвигать активную антигабсбургскую, панславянскую повестку дня. Его деятельность выходила далеко за рамки осторожной политики, которую поддерживал его шеф, министр иностранных дел Сазонов. Гартвиг, как и другие, разделявшие его взгляды, был связан с Азиатским департаментом МИДа, где в течение пяти лет (1901-1906) служил директором под руководством В.Н. Ламбсдорфа. До этого он был корреспондентом шовинистической газеты "Новое время". Его надежды стать министром иностранных дел были разрушены с назначением Извольского, который перебросил его в Иран. Будучи министром в Тегеране в решающие годы англо-русского соглашения о разграничении сфер влияния, он, тем не менее, был злейшим антагонистом своего британского коллеги. В Белграде он быстро занял доминирующее положение при дворе. Будучи сторонником "великой славянской миссии России", которую он связывал с созданием Великой Сербии, он упорно настаивал на союзе Сербии и Болгарии против Османской империи на основе раздела Македонии, который был бы выгоден Сербии. Сазонов выступал за союз, но только в качестве гарантии сохранения статус-кво; благочестивая надежда, учитывая накаленную атмосферу в регионе.

Сербско-болгарские переговоры, проходившие при посредничестве России, выявили все недостатки царского правительства: отсутствие в его центре твёрдого, последовательного и единого руководства, острые разногласия среди дипломатов и широко распространённая иллюзия, что Россия может уравновесить территориальные претензии и контролировать действия малых государств, борющихся за остатки Османской империи. Гартвиг упорно отстаивал сербскую позицию в противовес более сдержанной, но столь же жесткой защите претензий Болгарии российским послом в Софии А.В. Неклюдовым. Сазонов окончательно согласился с требованиями болгар в споре за небольшую территорию, обещанную им русскими в Сан-Стефано. Решающий спор о смысле договора возник позже. Сазонов заверил своего французского союзника, что балканские державы тайно обещали не предпринимать никаких наступательных действий без предварительной консультации с Россией. Однако в частном порядке и он, и Неклюдов были менее уверены; они опасались, что договор был прелюдией к нападению на Османскую империю.

В течение двух месяцев Сербия и Болгария подписали военную конвенцию без возражений со стороны России, которая усилила наступательные возможности их альянса. Греция была привлечена к сотрудничеству на условиях, которые вызвали возражения со стороны Санкт-Петербурга. Последней фигурой в коалиции стала Черногория, "дикая карта" Балкан. Русские снабжали короля Никиту оружием и субсидиями, иллюзорно полагая, что это позволит им контролировать его действия. Это была рискованная авантюра, учитывая его непредсказуемое поведение. В итоге именно Черногория дала толчок Балканскому союзу к войне с Османской империей. Русские потеряли контроль над ситуацией. Их настоятельные предупреждения Болгарии не рассчитывать на российскую поддержку в случае войны остались без внимания. Страх потерять стремительно исчезающее влияние в регионе не позволил им обратиться к концерту великих держав.

Как только начались бои, русские оказались в неловком, если не сказать опасном положении. Они поддержали требование Сербии о создании морского порта на Адриатике, но это поставило их лицом к лицу с решимостью Австрии не допустить этого. Русские сосредоточили войска на галицийской границе и предприняли другие военные приготовления, чтобы удержать Австрию от вмешательства в войну. Однако Сазонов и премьер-министр Коковцов убедили Николая II удержать русских военных от более провокационных мер. В венском кабинете также звучали воинственные голоса. Но ни одна из сторон не желала войны, а союзники, Франция и Германия, были даже не склонны форсировать события. Россия и Австрия отступили от конфронтации и начали сокращать силы на своей галицийской границе. Русские были удивлены и встревожены быстрым продвижением болгарских войск, угрожавших захватить Стамбул. Хотя русские начали военные приготовления, чтобы захватить проливы раньше болгар, Сазонов опасался, что такие действия спровоцируют ответные действия Австрии. Дальнейшая австрийская экспансия на Балканах могла только подорвать политику России по защите южных славян и обеспечению безопасности подходов к проливам.

Отказ Черногории отказаться от своих притязаний на город Скутари грозил новым кризисом. Он тоже был разряжен, когда представители двух союзных систем, встретившись в последний раз в качестве Европейского концерта в декабре 1912 года, предприняли совместные действия по ответственному разрешению территориальных споров; они твердо решили не позволить мелким пограничным державам втянуть их в европейскую войну.

В июне и июле 1914 года эти ограничения уже не действовали. Историки долгое время не могли понять, почему это произошло. В ходе длительной борьбы за пограничные территории между своими имперскими владениями габсбургские и российские правители и ключевые фигуры в их правящих элитах пришли к схожим выводам о трансцендентной важности Сербии для поддержания их хваленого статуса великой державы. С этим была тесно связана их убежденность в том, что Сербия представляет собой жизненно важное звено в их системах безопасности. У Габсбургской монархии было достаточно исторических причин опасаться, что сербский национализм, если его не сдерживать, распространится через пористую границу и заразит других славян империи бациллой сепаратизма. Российское правительство по-прежнему было одержимо идеей контроля над балканским берегом Проливов, стратегическими воротами к своей самой уязвимой