Я каким-то чудом отчетливо слышала его речь, как звон колокола среди всей этой какофонии ужаса. Безнадежная речь. Даже грозный каган Пашанг потерял решимость и превратился из мужчины в мальчика, когда петля затянулась.

Все вокруг заливала кровь – гулямы начали яростную резню. Но каким-то образом, непонятно откуда, я почувствовала запах цветов.

Эше скрючился со мной рядом, пытаясь держаться ниже.

– Жаль, что нет маковых зерен.

Как печально сдаваться. Добровольно идти на смерть из-за чужих интересов. Зедра победила, но только потому, что мы выбрали поражение.

Совсем рядом со мной рухнула лошадь, раненная просвистевшей пулей. Всадник врезался в Эше и перекатился через него. Обмочился в шаровары и уткнулся в песок залитым кровью лицом, ожидая смерти. Наши защитники падали один за другим, сраженные пулями.

Пашанг тоже ожидал смерти и не молился. Он взглянул на меня, а я на него. Вознестись… теперь это звучало намного лучше.

Я схватила его за руку. Он напомнил мне мальчика из старых воспоминаний, когда он упал в яму и сломал ногу. Только я тогда помогла ему выбраться и обработала рану. Шепотом я назвала его так, как в те дни, когда мы были детьми, и мы оба улыбнулись.

Мы вдвоем молились под темным и смутным небом. Мы молились о жизни. О свободе. Мы молились о победе и доме.

Звезды вспыхнули и поплыли над моим телом как рой светлячков. Я соединяла их мерцание, втягивая их орбиты одна в другую. Над моей головой, сбоку и над животом. А последняя звезда была цвета крови, я коснулась ее, и она закричала.

Толпа обезумевших гулямов уже нависала над нами, к нам тянулись аркебузы, ятаганы и копья, а небо приобрело цвет ржавчины.

И вдруг оно разорвалось как холст. Из разрыва высунулась жилистая ладонь, а за ней – покрытая глазами рука. Она ухватила женщину с павлиньими крыльями. Та задергалась и уронила свой скипетр, приземлившийся где-то далеко. Глаза на руке моргали и меняли направление взгляда сотню раз за секунду, а зрачки постоянно меняли цвет. А потом рука раздавила женщину. Сжала так, что та разорвалась кровавыми клочьями.

Окровавленные пальцы начертили что-то на облаке. Это напоминало дерево. Мы с Эше наблюдали происходящее с ужасом. Пашанг – с восторгом. Кровавая руна засветилась, и рука скрылась в трещине.

Надвигающихся на нас гулямов разрывало, головы разлетались, как кровавое извержение вулкана. Воздух наполнился смрадом желчи, вокруг нас разлились реки внутренностей. Что это? О чем я молилась? И вот это – победа? Это – вознесение?

– Как я был не прав, – рассмеялся Пашанг, весь залитый кровью. – Это лучше, гораздо лучше, чем смерть!

И громом ударила мысль: это я сейчас убила богиню?

33. Зедра

Прижимая к груди малыша Селука, я слилась с вонючей толпой беженцев, бредущих по дороге к Доруду. Мы сбежали из сражения целыми и невредимыми, но теперь нам предстояло утомительное путешествие по пустынной земле с колючим кустарником, которая, казалось, ненавидит все, что на ней живет. От палящего высоко над головой солнца мне хотелось скинуть одежду и нырнуть в ледяную воду… Но я была слишком далеко от бассейнов гарема.

Вскоре Селук расплакался – он хотел пить. Непонятно по какой причине, будь она проклята, у меня никогда не было молока, и я клянчила воду или молоко, сначала у грузной щербатой женщины с двумя младенцами, потом у мужчины в лохмотьях и с раздутым лицом; у чумазых брата с сестрой, ростом едва мне по пояс – что случилось с их родителями?

У стольких людей не оказалось ни капли. Или, возможно, они приберегали все для себя, как должен делать каждый, кто хочет выжить. Если бы только мои кровавые руны могли наколдовать еду и молоко, как умела бабушка Веры.

Чумазая девчушка сунула руку в кафтан и кое-что предложила мне – зажаренную до твердой корки саранчу. Нет, я не стану кормить своего сына мерзостью, порожденной Сирой. И я терпела его плач. Но мы хотя бы выжили.

Я не знала, кто выиграл сражение, на земле и на небе. Я надеялась этого и не узнать, пока не окажусь в Доруде. Больше ничто не имело значения, нужно только добраться к Великому визирю Баркаму, в безопасность. Но сначала нужно выжить в пути.

Наверное, мне следовало принести в жертву Селену, когда у меня была такая возможность. Конечно, тем самым я прокляла бы эту землю, но лучше править проклятой землей, чем умереть. Я проиграла, потому что не была готова идти до конца. Может, и Потомки исчезли, потому что не обладали той же жестокостью, что и враги, и поэтому нас снова и снова сокрушали, пока не раздавили окончательно.

Малыш Селук плакал все громче… Но какое облегчение – чувствовать его тепло у груди. Кева. Кева его спас, выхватил из замороженных рук Марота и передал Сади, а она мне. И теперь… теперь нужно просто идти. Дышать. Если мы окажемся в Доруде, у нас будет шанс.

Земля задрожала от топота приближающихся лошадей, и каждый удар копытом наполнял мое сердце страхом. Я обернулась и увидела на горизонте йотридов. Я чуть не лишилась чувств от слабости.

Как глупо было питать надежду.

И вскоре я уже сидела в экипаже, пленница йотридов, окруживших меня и ребенка. Умолять их было бесполезно.

Они так крепко связали мне руки, что я почти их не чувствовала. Можно даже не пытаться писать кровавые руны. Напротив сидела женщина с короткими волосами и заляпанным копотью и грязью лицом. Она покормила малыша Селука кобыльим молоком, капнув в рот с пальца, и это его успокоило. Я узнала эти изящные руки, кинжалы по бокам и даже форму груди. Это была Эльнура, в которую я вселилась, чтобы убить Пашанга и Сиру.

Она не сводила с меня полного ненависти взгляда, даже когда укачивала Селука. Что я могла сказать, чтобы уговорить ее помочь мне?

– У тебя есть дети?

Она покачала головой:

– Только один мертворожденный.

– У меня… было несколько таких. Это так подавляет. Как будто затмение скрыло весь свет. – От отчаяния у меня встал комок в горле. – Ты же ведь не обидишь моего сына, правда?

Она понурила плечи:

– Я сделаю то, что мне велят.

Что ей велят. Но кто это может быть, как не Пашанг? Самый жестокий человек в стране. От йотридки и не приходилось ждать большего.