Шрифт:
Закладка:
Он потрясенно уставился на меня и не сразу нашел, что сказать.
– Эддисон… Бедная моя.
Я отодвинулась от него, сдерживая слезы.
– Я не помню. Но это явно было или временное помешательство, или болезнь, или я не знаю что.
Он вскочил, привлек меня к себе и крепко обнял.
– Ты не больная и не помешанная. Ты не знаешь, что произошло. Может, ты не сама это сделала.
– Конечно, сама, – пораженно сказала я и вытянула руки опять. – Посмотри. Такие раны человек наносит себе сам. Я почему-то не хотела больше жить. Что за кошмар заставил меня решиться на самоубийство?
– Не знаю, Эдди. Возможно, из-за этого ты и оказалась ночью на дороге: пыталась от чего-то убежать. Но ты выжила, ты не умерла, и я буду оберегать тебя.
– Ты не знаешь, что говоришь. Неужели тебя это не пугает?
– Пугает, конечно. И приводит в бешенство: уму непостижимо, как с тобой обращались, если ты захотела проститься с жизнью! Но все позади. Сейчас ты в безопасности. Больше всего я боюсь потерять тебя. Я люблю тебя, Эддисон.
– Любишь?
– Люблю.
Впервые я почувствовала, что кто-то меня видит, меня настоящую. Если он сумел разглядеть меня за шрамами, пробелами в памяти, кошмарами и не разлюбить, значит, и я его люблю.
И вот я стою рядом с ним и гадаю, добавилось ли у него опасений оттого, что Блайт заметила шрамы.
– Наверное, она подумала, что я психопатка. Скажи честно, ведь у меня в жизни и так довольно тайн. Она не хочет, чтобы мы поженились, так?
Он садится и тянет меня за собой.
– Ладно, ладно. Сначала она предостерегала меня. Сказала, мы слишком торопимся. И ее тревожит, что однажды ты внезапно вспомнишь все свое прошлое, другую семью и вернешься туда. Но мне все равно, кто что думает. Это моя жизнь.
Меня тоже последнее время тревожило, что я могу быть уже замужем. Вправе ли я начинать новую жизнь, не зная, что оставила в старой? Но об этих своих сомнениях я умалчиваю.
– Что ты сказал ей насчет шрамов?
– Сказал, что ты не помнишь, но что бы ни случилось в прошлом, это уже в прошлом, и, если ты вспомнишь, мы справимся с этим вместе.
Но я не могу успокоиться:
– И все-таки она не могла не ужаснуться.
Он кладет мне руку на плечо.
– Если и ужаснулась, то не тебе, а испытаниям, которые ты пережила. Но у меня есть свежая тема для беседы.
Он подхватил папку с кофейного столика и протянул мне.
– Я тут подумал, не переехать ли нам в дом попросторнее? Взгляни, отреставрированный таунхаус. Паркет, лепнина – все оригинальное. Из Фиштауна уезжать не придется, а места будет гораздо больше. В выходные открытый показ, можем пойти.
Я раскрываю буклет на первой странице и просматриваю фотографии. Взгляд останавливается на гостиной со светло-серым ковром, и меня вдруг начинает жутко, неостановимо трясти. В мозгу мелькает картинка: распростертое тело женщины в луже крови, которая пропитала серый ковер так, что он кажется черным. У женщины не хватает половины лица, кругом разбрызганы мозги. Рука сжимает разбитую лампу. Картинка исчезает так же быстро, как появилась. Сердце бухает у меня в груди, по лицу струится пот, хотя я дрожу от холода. Руки Гэбриела вцепились мне в плечи, и я слышу, как он произносит мое имя, но с трудом фокусирую взгляд на его лице.
– Эдди, Эдди, что такое?
Наконец я перестаю задыхаться.
– Я… я не знаю. Просто голова закружилась на минуту.
Я не могу рассказать ему, что видела, пока не пойму, что это значит. Но картина была такая реалистичная, словно не в первый раз ее вижу. Неужели это я такое сотворила? Закрываю глаза и пытаюсь вернуть образ, но безуспешно.
– Ты уверена, что все в порядке? Тебя трясет.
Я открываю глаза, делаю глубокий вдох и сглатываю.
– Ты не мог бы принести мне воды?
Он уходит на кухню, оглядываясь, и я заставляю себя улыбнуться, как будто волноваться не о чем. На самом деле я в полном ужасе. Я вспоминаю лампу – ее основание сделано из двух скрещенных клюшек для гольфа. Теперь я абсолютно уверена, что была в той комнате и видела все это. Вопрос в том, я ли убила женщину.
Выхожу из гаража и вижу Джиджи, которая сидит на подвесных качелях у входа в дом. Подойдя ближе, замечаю, что она плачет.
– Что стряслось?
Джиджи поднимает на меня глаза.
– Сегодня годовщина.
Двадцать пятое сентября. Как же я забыла.
– Ох, Джиджи, прости. Что для тебя сделать?
Она хлопает ладонью рядом с собой.
– Присядь. Просто побудь со мной.
Я сажусь, и мы покачиваемся в молчании. Об их дочери Бет я знаю немного. Десять лет назад они страшно поссорились из-за ее бойфренда, которого родители сразу не одобрили, и она убежала из дома. Ее побег обнаружили только после десяти вечера. Она попыталась поймать машину, чтобы доехать до его дома. Человек, который взялся ее подвезти, оказался насильником, только что отсидевшим. После того как Бет села к нему в машину, он перешел в статус убийцы.
Мы сидим, не произнося ни слова, качели тихонько покачиваются. Я почти осязаю горе Джиджи.
– Очень тебе соболезную, – говорю я.
– Знаешь, – отзывается Джиджи, – считается, что нет худа без добра. Я никогда не понимала, что хорошего может выйти из смерти Бет.
Она то сворачивает, то расправляет носовой платок.
– И все-таки есть одна вещь. Может быть, ее смерть спасла другую девушку.
Я уже знаю, что именно поэтому Эд взял на себя миссию спасения женщин, путешествующих автостопом. Он никогда не проедет мимо, подвезет и предупредит об опасности, постарается помочь, хотя я первая, кто остался у них жить. Джиджи рассказывала, что однажды Эд подобрал девушку, которая оказалась жертвой торговли людьми, и вступил в ряды организации «Дальнобойщики против работорговцев». Думаю, именно поэтому они так охотно взяли меня к себе. Конечно, я никак не могу заменить им Бет, но, видимо, для них это важно – снова накрывать стол на троих.
Наконец Джиджи поворачивается ко мне.
– Сейчас ей было бы двадцать шесть.
Не знаю, что сказать, только киваю. Джиджи так редко заговаривает о Бет, и я всегда сдерживаюсь, чтобы не ранить ее еще больше вопросами, поэтому и сейчас просто слушаю.
– Знаешь, он получил только двадцать лет, – продолжает она. – Ему должно быть сорок семь. Достаточно молодой, чтобы сделать то же самое.
Она качает головой.
– Я только надеюсь, что-нибудь заставит его измениться.
