Шрифт:
Закладка:
Игорь стал защитником экипажа. На занятии он мог раскритиковать нас в пух и прах. Но для остальных – экипаж всегда был прав. Это очень крутое ощущение: ты понимаешь, что тебя не подставят. Он общался с нами достаточно жестко, но я никогда не чувствовала в этом желания самоутвердиться. Я всегда понимала, почему он суров с нами – и невозможно было на это обижаться. Было ясно, что человек за нас переживает, а значит, надо его слушать.
Вадим Шевченко – врач нашего экипажа, красивый, высокий, очень спокойный. Это человек, которому рассказываешь про себя всё. Разговор про то, будут ли у меня критические дни, начался уже за несколько месяцев до полета: этот вопрос сильно всех волнует. Тема неудобная, стыдная, обсуждать ее с мужчинами неловко. Но спрашивали меня об этом раз сто.
Вадим знал всё. Связь с врачом, когда ты находишься на МКС, происходит через Хьюстон, куда Вадим вылетел в день нашего старта, поэтому на Земле нас встречал не он, а другие медики. Но Вадим отвечал за наши личные вещи на Земле – часть из них перевезли в ЦПК, часть сразу на посадку.
На Байконуре мы каждое утро приходили к Вадиму, сознаваясь: «Вчера съел больше, чем обычно». Он следил за тем, как мы занимались спортом, как мы чувствовали себя на гипоксических тренировках. Он был как курица-наседка для всех шестерых – для нашего экипажа и для дублирующего.
Вадим наблюдал за нашим здоровьем и в ЦПК: знал, кто кашляет, кто простыл, у кого и по какой причине болит голова.
На Байконуре он следил, сколько мы спали, хорошо или нет, во сколько проснулись, следил, что мы едим, и давал рекомендации: вот этого надо съесть побольше, этого – поменьше, а это – вообще не стоит.
Вадим очень переживал по поводу нашего самочувствия в космосе: ответственность за наше здоровье была на нем. У меня на МКС случился солнечный ожог – и я обсуждала с ним, что нужно сделать.
Мне хотелось, приняв всю эту заботу, тоже что-то отдать тем людям, которые нами занимались…
Судьба космонавта в руках врача
Что такое медицинская комиссия для космонавтов? Врачи, по сути, подписывают приговор – казнить или помиловать. В этом особенность профессии космонавта: ты тренируешься, бегаешь, ведешь здоровый образ жизни, но организм живой и невозможно ручаться за него на сто процентов. Начинаешь проходить медицинскую комиссию, а тебе вдруг говорят: «О, а что это тут у нас такое? Один глаз стал видеть хуже. Слышать стали хуже». И еще кучу всего, о чем ты можешь и не догадываться.
Сколько разбитых судеб, сколько печальных, тяжелых историй, когда человек готовился – и не полетел в космос! Для меня такой грустный пример – история космонавта Тихонова, невероятно красивого человека. Мы с ним лично не знакомы, но я видела его на фотографиях и нам часто о нем рассказывали. Он должен был лететь командиром экипажа. Пошел гулять с собакой и веткой повредил себе глаз. И не полетел. Ушел из отряда космонавтов – подробностей не знаю. Столько лет подготовки…
Есть артисты, которые ждут заветной роли всю жизнь. Но можно и не играть главные роли и продолжать выходить на сцену, играя роли поменьше. А космонавты столько лет готовятся, чтобы встретиться с этим неизвестным прекрасным пространством… И если полет отменяется из-за проблем со здоровьем – это психологически тяжело.
Мы до последнего часа переживали по поводу того, всё ли с нами в порядке, старались себя беречь. И на Байконуре каждый раз шли на тренировку и думали: поаккуратней надо. Ведь если ты разбил коленку или нос заложило – спектакль все равно состоится. Премьеру играют и с температурой под сорок. А тут – премьеры не будет. Полетит другой человек. Ты словно идешь по краю. Простыл, поцарапался, ободрал коленку – и всё. ТАМ – уже не заживет. Может только стать хуже. А не дай бог, если ты заболел, заразить кого-то на станции! Поэтому ковид был бы для нас очень опасен. Мы сидели в изоляции, врачи обследовали нас каждый день…
Более того: вес, который был у космонавта на момент примерки ложемента, не должен поменяться до старта. Ну, может быть, плюс-минус полкило. Но не больше – потому что от веса корабля зависит и его балансировка, и прочие нюансы. В ЦПК нас все время взвешивали, и на Байконуре каждое утро начиналось с того, что мы вставали в 8 утра, умывались и первым делом шли в легкой одежде взвешиваться, чтобы записать эти данные в документ.
Конечно, нам вкололи по сто прививок в каждое плечо. Космонавтам их делают в течение года, а нам надо было срочно – и все прививки, причем достаточно болезненные, нам сделали за один месяц, по две каждый день! Я хохотала, когда кто-то говорил: «Я не буду делать прививку от коронавируса», потому что даже не знала, какая из этих многочисленных прививок была от коронавируса. И вообще странно было бы сказать: «Извините, я не буду делать прививки». Никто никого не заставлял сюда приходить. Все пришли сами. «Я боюсь делать прививки» – ну, бойся. Не проходишь по здоровью – не лети. А зачем ты вообще собираешься в космос, если боишься прививок? Так что варианта «не делать прививку» не было.
Вариантов не было вообще! Я очень уважаю свободу выбора в театре и в кино. Хочу – играю двадцать спектаклей в месяц, хочу – играю меньше. Можно принять предложение сняться в кино, а можно сказать, что хочешь сделать перерыв. Я привыкла выбирать сама. А тут мы попали в ситуацию, где выбор все время делали за нас, а от нас требовалось только «следовать инструкции». Твой день спланирован без тебя, и как спланирован следующий, ты заранее не знаешь. Переходить от одного образа жизни к другому, вот такому, – трудно.
Правила и регламент
Мы, артисты, киношники, – из другого мира. Под финал проекта мы все друг с другом подружились, но наша интеграция в этот мир была очень непростой. Мы никак не могли состыковаться с этим непривычным пространством, с его законами и правилами. Ты привык быть живым, веселым. Да, в актерской работе тоже должна быть дисциплина – важно вовремя прийти на репетицию, на съемки. Но
