Шрифт:
Закладка:
— УРРРААА!!!
Я еще не успел окончательно изготовиться к стрельбе, как турки, все же не выдержавшие удара контратаковавшего резерва, попятились назад, пытаясь отстреливаться. Но гораздо чаще раздаются менее оглушительные хлопки офицерских самовзводных наганов, косящих османов в ближнем бою как бы не эффективнее моего пулемета! Однако, пожалуй, османов сильнее всего пугают холодно сверкающие граненые русские штыки, нацеленные в их животы — и легко пронзающие человеческую плоть, оставляя незаживающие раны. Несмотря на славное янычарское прошлое, эти османы оказались пожиже наших бойцов в ближнем бою…
В итоге взвод прапорщиков, хорошо обученных штыковому бою и прочим солдатским премудростям, сыграл роль штурмовой группы — кои, если мне не изменяет память, как раз и появились на полях Первой Мировой. Вооруженные не только винтовками, но и наганами, в ближнем бою офицеры сумели опрокинуть османов на нашем участке, частично переколов их штыками — но по большей части расстреляв в упор! Пусть и потеряв при этом треть взвода…
И сделали это до того, как турецкий командир передового отряда осман (быть может, даже поредевшего во время марша полка!) сумел сориентироваться и своевременно перебросить резерв к наметившийся точке прорыва….
Минут через десять метель начала резко стихать — а с увеличением дальности видимости, возросла и эффективность пулеметного огня уцелевших расчетов. Сдерживая до того турок частым и точным винтовочным огнем, подкрепление Букретова, оставшееся до поры на позициях дружинников, дотянуло до момента, когда в тылу осман раздались голоса сигнальных труб — и последние начали откатываться назад, зализывать раны и перегруппировываться для нового удара.
Вот интересно, а вражеский командир остановил бы атаку, зная наверняка, что при первом подъеме патронов нам удалось взять их в обрез, и большинство пулеметчиков уже израсходовали практически все ленты?!
Хм, какие только мысли не посещают голову, когда во второй раз (первый был спешным и потому корявым) перебинтовываешь раненого товарища…
Пуля, на удачу Прохора, лишь задела его ногу вскользь — впрочем, вырвав при этом кусок плоти из бедра. Ранение опасное ни сколько критическим повреждением и кровоизлиянием, сколько возможным заражением: пенициллина-то еще нет. Хотя, собственно, его и под Сталинградом особо-то не было двадцать девять лет спустя… Так или иначе, третьего номера расчета я также потерял — как, впрочем, и поврежденный пулемет.
А пока кривится, но безмолвно терпит перевязку Прохор (молодец мужик, с характером, боевитый!), в окоп спрыгнул престарелый армянин явно преклонных лет, с пронзительным, горестным кличем упав на грудь застреленного ополченца… Прижав к себе голову парня, уставившегося в небо уже навеки равнодушным взглядом, тот протяжно завыл, лишь иногда причитая про себя:
— Васак… Васак…
У меня от этой картины предательски защипало в глазах и запершило в горле, а Прохор едва слышно прошептал:
— Наверное, сын…
— Наверное.
Закончив перевязку третьего номера, я помог тому встать и выбраться из ячейки, стараясь не глядеть в сторону сломленного горем армянина, потерявшего наверняка близкого родственника… Но тут к нашему окопу приблизился полковник Букретов:
— Ну что, господин прапорщик, вы по-прежнему уверены в том, что пулеметные точки необходимо было выносить вперед?
Меня неприятно покоробил въедливый и, как показалось, осуждающий тон командира:
— Ваше… высокоблагородие. Предложенная мной огневая схема была оправданна, но из-за очень плохой видимости враг сумел подобраться практически вплотную — и в большом числе. Вследствие чего мог вести ответный, а главное, прицельный винтовочный огонь. Что такое сто, сто пятьдесят метров для подготовленного стрелка? Тем более, мы не успели как следует подготовить ячейку, чтобы поставить пулемет на колеса — и своевременно закатывать его внутрь, не страшась при этом огня противника. И даже не притрагивались к сооружению запасной позиции… Наконец, мы не получили гранат — то есть ручных бомб Рдутловского. А ведь они есть на складах в Сарыкамыше! Вот, солдат Прохор Зарянов использовал их в бою — и выиграл расчету время, позволив мне еще один раз прижать турок.
Букретов вроде бы согласно покивал, после чего коротко, без эмоций подытожил:
— В строю осталось пять пулеметов. Но вы правы, господин прапорщик, дистанция для эффективного огня из-за метели была сильно ограничена…
После короткой паузы он добавил:
— Ваш «максим» и еще два получили повреждения, их придется спускать вниз вместе с ранеными, обратно поднимать патроны… И ручные бомбы. Про имеющиеся на складах бомбы Рдутловского я не знал, слишком много внимания и времени пришлось уделить развертыванию батареи.
Замолчав, но не спеша покидать нашу позицию, полковник пристально посмотрел на дно ячейки, где помимо старого армянина и двух наших павших остались лежать и тела убитых османов. Несколько секунд спустя командир протянул с каким-то непонятным мне выражением:
— Лихо вы схватились с османами. Честно сказать, и не думал, что сумеет уцелеть. Молодцы, выжили… Вот только куда теперь убирать… тела?
Не совсем понимая Николая Адриановича, я внимательно посмотрел на полковника, пытаясь понять, чего он хочет. И только спустя какое-то время до меня дошло, что наш старший офицер, своими решительными действиями организовавший оборону перед самым турецким прорывом и так уверенно действовавший в бою, сейчас он сам находится в легком таком шоке и прострации по одной простой причине. Похоже, подобные схватки для него в новинку — и до сего дня Букретову еще не доводилось встречать со смертью в бою.
— Наших павших лучше убрать к подъему, господин полковник, а ночью мы постараемся спустить их вниз. Что касается османов… Да просто чуть вперед их протащить. Нам все равно, сильные морозы, снег, инфекций не должно быть никаких. А вот туркам их павшие будут уже в роли преграды, невольно навевающей черные мысли о собственном будущем.
Про то, как жутко будет в первый раз ночевать в окопах, впереди которых останутся лежать сваленные пластами мертвецы (особенно, если кого-то из них ты сам убил в бою!) — вот об это я решил промолчать. Зато своевременно вспомнил про ночевку, о которой действительно стоит призадуматься:
— Господин полковник, нам ведь помимо боеприпасов нужно будет поднять к ночи и теплую одежду, обувь и любые перчатки или рукавицы. Пойдет что угодно — бурки, шинели, бекеши, полушубки, валенки — особенно валенки! Да и вообще все, что угодно — хоть лапник на снег постелить. Ведь оставлять перевал на ночь будет не слишком разумно, турки его тут же займут. Но ночевать здесь
