И вот в четыре утра, пока назначенные нам телохранители спали, мы с матерью спустились на улицу и отправились в Кали; за рулем фургона на этот раз сидел дядя Фернандо Энао. Большую часть дороги мы обсуждали, как вести себя на встрече, хотя мне упорно казалось, что думать уже не о чем: я ощущал себя ходячим мертвецом.

Мы прибыли в Кали около шести вечера и поселились в отеле, в большом номере на восьмом этаже. Регистрироваться было не нужно: гостиница принадлежала картелю. Мы пытались быть осторожными: разговаривали очень тихо, полагая, что комнаты прослушиваются, заказывать еду тоже не рискнули – из опасения, что меня отравят. Я только пил воду из-под крана. Той ночью я долго молился на коленях, плакал и просил Господа сохранить мне жизнь, дать мне шанс и смягчить сердца врагов.

Мы знали, что до утра ничего не произойдет, поэтому решили навестить нескольких родственников матери в Пальмире. Мы поужинали с ними, а чуть после десяти вечера матери позвонил Пачо Эррера и попросил устроить ему встречу с родственниками отца. Он хотел обсудить с ними наследство и распределение его имущества.

– Дон Пачо, не беспокойтесь об этом, – ответила ему мать. – Пабло оставил завещание, так что с этим мы разберемся по-семейному. Мы здесь потому, что дон Мигель Родригес позвал нас обсудить возможность заключения мира. Он хотел видеть Хуана Пабло, моего сына, и я приехала с ним, чтобы разрешить, наконец, ситуацию.

Около десяти утра следующего дня за нами приехал посыльный Родригеса на белом «Рено» с тонированными окнами.

Я встал в семь – необычный час для меня: как и отец, я привык ложиться на рассвете и начинать свой день около полудня. Как всегда, я провел в душе целый час, но на этот раз представляя самые ужасные сценарии. Глубоко вздохнув, я несколько раз повторил себе: «Сегодня все это кончится. Так или иначе. С сегодняшнего дня мне не придется скрываться от кого бы то ни было».

Мать тоже не могла скрыть своего беспокойства. Она совсем ничего не говорила, и мой дядя безуспешно пытался ее успокоить.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо, – повторял он, однако было заметно, что он и сам переживает.

Меньше чем за десять минут человек дона Мигеля привез нас к зданию возле офиса радиостанции «Караколь». Никто не заметил, что в тот момент меня охватила ужасная тревога: должно быть, именно так чувствует себя тот, кто знает, что вот-вот умрет. Водитель проводил нас на верхний этаж и приказал ожидать в комнате дальше по коридору. Удивительно – вооруженных людей нигде не было, и меня никто не обыскивал.

Практически сразу в этом импровизированном зале ожидания нас ждала встреча, буквально повергающая в шок: бабушка Эрмильда, тетя Лус Мария с мужем Леонардо, дядя Архемиро и мой двоюродный брат Николас. Затемненные окна комнаты придавали этому внезапному родственному собранию некий мрачный тон. Должно быть, от них не укрылось наше недоумение: до этого момента мы думали, что одна лишь мать установила контакт с врагами отца, чтобы обеспечить мир всем членам большой семьи.

Когда они сюда приехали? Кто их привез? Казалось безумно странным и подозрительным, что пока мы извещали их о наших усилиях и успехах в переговорах, они и словом не обмолвились о том, что напрямую общались с картелем Кали. Видеть, что они чувствуют себя как дома во владениях наших врагов – Николас даже взял себе еды из холодильника, – было как нож в сердце.

Естественно, поприветствовали мы друг друга холодно и отстраненно и за несколько минут ожидания обменялись лишь парой резких слов. Я ошарашенно смотрел на мать, стоявшую перед родней, и не мог поверить, что собрание, на котором собирались говорить о моей казни, отложили – по просьбе бабушки! – чтобы сначала обсудить наследство ее сына Пабло.

Одетый в черное официант провел нас в большую комнату с двумя трехместными диванами, двумя стульями по бокам и стеклянным столом посередине.

Едва мы сели, как вошел Мигель Родригес Орихуэла, а за ним – Пачо Эррера и Хосе Сантакрус Лондоньо, главари картеля Кали. Хильберто Родригес, однако, не появился.

Мать, дядя Фернандо и я сели на один диван, несколькими секундами позже родственники по отцовской линии заняли другой. Один за другим Эскобар Гавирия опускали взгляды, избегая смотреть нам в глаза: больше не было никаких сомнений в том, что они предали и отца, и нас, а значит, нашим родственным связям наступал конец. Мое и матери отношение к ним было вполне очевидно. Глядя на них, я вспомнил слова матери о том, что на предыдущих встречах, когда она предложила заплатить за спасение жизней родственников отца, Мигель Родригес сказал ей:

– Сеньора, не тратьте деньги на этих никчемных людей. Это пустые траты. Разве вы не видите, что они готовы вцепиться вам и вашим детям в глотки? Пусть сами платят свою часть, у них есть на это деньги. Они не заслуживают вашей щедрости, поверьте мне, – несколько раз повторил он матери, которая до того дня так же, как и я, не подозревала о двойной игре, которую вели родственники отца.

На собрании мнения лидеров разделились: Пачо Эррера явно был на стороне семьи отца, дон Мигель – на нашей.

Родригес с чрезвычайно серьезным, если не сказать – кислым, видом сел на один из стульев рядом с Пачо и Чепе. Мы молча ожидали, что он скажет.

– Мы собираемся обсудить наследство Пабло, – сказал он без предисловий. – Я слышал требования его матери, братьев и сестер, которые желают, чтобы в распределение имущества включили активы, которые он при жизни передал своим детям.

Следующей заговорила бабушка, и встреча стала еще более напряженной:

– Да, дон Мигель, речь идет о зданиях «Монако», «Даллас» и «Овни». Пабло переписал их на Мануэлу и Хуана, чтобы власти не наложили на них арест, однако принадлежали эти здания ему, а не детям.

Меня поразила нелепость ситуации: бабушка, тети и дяди отправились в картель Кали, чтобы решить вопрос, касающийся только семьи Эскобар Энао из Медельина. Мой отец, должно быть, в гробу перевернулся от того, что его мать, братья и сестры выступили против его детей.

Затем наступила очередь моей матери.

– Донья Эрмильда, со всем моим уважением – еще когда Пабло только строил эти здания, было ясно, что он строит их для своих детей. Вам он оставил много другой собственности. Вы хорошо знаете, что это так, хоть и пришли сюда с заявлениями, не соответствующими действительности.