раз встать в истории пра-бытия перед выбором и достойно встретить в этом стоянии-позиционировании основополагающей принадлежности пра-бытию через творение истории желание-нужду богов, подобающе ответив на нее, и бросить свою сущность на службу приуготовления их божественности, дабы она отдала себя, сгорев без остатка, в тлеющем, подобно угольям, пра-бытии, а взамен обрела его себе как свечение тишины и покоя, в котором все, что достойно бытия, из простоты своей единственности-уникальности, расточает себя без остатка в достойном бытия и проистекает из отвержения расточения без остатка, что создает богатство редкостного и высокого и вновь возвращает-вбирает его в сокровенное, в котором – будучи удаленными-изъятым из публичности махинативности – мгновения пра-бытия возвращаются-обращаются друг к другу и только и создают «вечности» ее время.

Постижение смысла осталось бы бессмысленным, оно не располагало бы положенным ему пространством истины, если бы оно с давних пор в истории пра-бытия не осуществляло само невиданно-большого и молчаливого прикровения пра-бытия, каковое прикровение еще только требуется привести к познанию и к признанию – посредством спуска со стапелей на воду вопроса об истине пра-бытия.

Однако что «означает» это иное начало истории пра-бытия, не ведает никто. Несомненно только одно: то, что всякое «историческое» («histori sche») возвращение вспять (христианство) и всякий «технический прогресс» уже давным-давно происходят вне пути, на котором может осуществляться выбор. Никакое объяснение сущее-бытующего (через посредство бога-творца и бога-спасителя) и никакое признание власти-господства суще-бытующего (посредством простого признания налично данной под руками и на тысячу ладов исторически (historisch) отягощенной «жизни-самой-по-себе») не смогло бы ни в каком случае добраться до пра-бытия и повернуть человека, оставив в то Между, в обстояниях которого он оставался бы столь же бесконечно удаленным от его собственной сущности, сколь и от божественности бога, чтобы в такой дали, со столь дальнего отстояния сам приблизился в познании к дерзновению пра-бытия и его необходимости.

Внезапное вторжение – прихождение пра-бытия в уже однажды раскрытое до непотаенности (посредством истории первого начала) сущее-бытующее есть со-бытие со-бытования с бытием, до которого – в качестве оберегающих стражей – могли бы дорасти только те, кто произойдут из великого раз-собствливания суще-бытующего в целом (его покинутости бытием) и посредством его станут приведенными в ужас, каковое приведение в ужас останется основным настроением, из которого откроется-взойдет истина словесной формулы: пра-бытие есть ничто, ранг сущности которого не достигает никакой силы-власти.

Так гласит закон иного начала.

Постижение философией самой себя ставит ее в ее сущность, не оставляет ей возможности для уклонения в постороннее-попутное и привносимое задним числом. Постижение смысла есть понуждение к необходимому – полагать основу пра-бытию.

Философия есть основополагание.

Основополагатели – грюндеры – это те, кто, изменяя суть пра-бытия, приводят свое сущение на основу изначальной сущности истины. Творящие-создающие, напротив, всякий раз только обновляют и умножают суще-бытующее. Каждый грюндер есть также творящий-созидающий – в каком порядке это перечислять, для него самого безразлично. Но не каждый творящий-созидающий есть уже грюндер, полагатель основ. Грюндеры – это редкие среди уникальных. Их уникальностью они «обладают» потому, что они никогда не находят в готовом виде то, что обеспечивает им их позицию и позу, но вынуждены проектировать-набрасывать это как самое сомнительное и стоящее под вопросом – как наиболее заслуживающее вопрошания и, не имея защиты и опоры, должны отстаивать его, выдерживая нападки.

Грюндеры определяют едва улавливаемые-замечаемые начальные и переходные времена существенных эпох.

В свете-просвете обоснованного ими предстает буря тех выборов, которые не определяются пред-заданным, но только и поднимают в свою сущность решаемое посредством выбора и то, что надлежит решить посредством его.

Эпохи, философии которых пришлось избегнуть необходимости делать выбор, чтобы подвигнуть-побудить их к их подлинному завершению, в историческом плане есть эпохи без «философии». Верный признак этого есть такое состояние, что «философия» – при определенных оговорках – остается желательной как часть оснащения для соревнования культур (ср. выше С. 54).

В такие эпохи (ср. Средневековье) «постижение смысла» философии представляет собой сплошную видимость, которая закрепляет за собой определение понятий философии и довольствуется высчитыванием пользы от нее. Отсюда затем вырастает «интерес» к философии и ее истории (Historie), который имеет много разновидностей, а тем самым возникают атмосфера и настроение, которые делают невосприимчивым ко всякому подлинному – вопрошающему – постижению смысла.

Однако такая видимость указывает – человеку сведущему – на сокрытость пра-бытия; он есть свидетель его, не имеющий к тому ни малейшего желания и не имеющий о нем ни малейшего представления.

Постижением и так же философией постоянно ведают только Грядущие. Но все же могут быть времена, в которые не-постижению могут способствовать, активно обеспечивая его, одновременно и господствующие в эту эпоху силы, и те силы, которые они подчинили своему господству.

Грядущие, конечно, принадлежат к роду таких суровых и стойких людей, которые вновь спасают немцев тогда, когда те испытывают острую нужду в своей сущности. Они – молчуны. Они говорят то, что они говорят, только для того, чтобы обязательно было то, что обходить молчанием. Они таким образом побуждают смутно подозревать, что определяющее выбор все же уже есть где-то в знании – и все же еще не открылось, не стало знаемым. От тех, кто смутно подозревает это, они требуют быть достаточно сильными, чтобы выносить-выдерживать близость прикровенного – и чтобы обрести свободу сомневаться в этом доступном знанию, то есть оценить ценность вопрошания о нем[20]. Грядущие не уклоняются в эрзац-миры и не впадают в иллюзорные успокоения – они бьются и ломаются над тем, что «есть», чтобы таким образом дать подняться пра-бытию в Открытое своей сомнительности, достойной вопрошания.

Сущностное молчание – это твердость некоторой мягкости, которая заставляет замалчивать лишь немногое о Единственном – то, что без знания сущности истины для человека остается замкнутой-недоступной сфера первых выборов-решений.

Те, кто всего лишь бессловесны – не молчуны; но не молчуны также и те, кто говорит речи и пишет.

Нужно, чтобы пришли те сказывающие-говорящие, которые доныне часто взвешивали каждое слово, чтобы все веское в нем было уравновешенным и взвешенным, – и это препятствовало бы расточению слов. Но как стать внимающими-слышащими? Только они сами были бы способны сказать, могли бы слушать, не становясь в то же время послушными.

Но, быть может, что слову «этого» пра-бытия нужно было сбыться-в-событии и оставаться в тишине этих немногих; быть может, выбор уже сделан – и все решено относительно пропасти-разрыва между пра-бытием и тем, что «они» считают суще-бытующим. Быть может, эта пропасть сама есть начало, раз уж еще раз Начальное лежит между богами и людьми как мост их раз-противления.

Но еще продолжает