Шрифт:
Закладка:
Матвей молчит, но я по глазам вижу, что все говорю правильно. Во всем угадываю. Надо же, прямо бинго сегодня…
– Ты мне нравишься, – продолжаю я, – честно. Очень нравишься. У меня никогда не было такого… Ты, я думаю, это уже понял.
Кивает. Чуть самодовольно усмехается. Конечно, понял! И это его самодовольство тоже отдает юношеским максимализмом… Оно забавное такое. И еще больше подчеркивает разницу между нами.
– И, при других обстоятельствах, я бы, наверно, продолжила… Это все. Но я же не железная, Матвей. Я тоже к тебе привыкаю, и чем дальше, тем сложнее мне будет потом… Когда мы расстанемся.
– Да почему мы должны расстаться-то? Я не понял? – он наклоняется еще ниже, губами касается виска, дыхание гоярчее такое. И весь он, большой, едва сдерживающийся, очень горячий. Горячий мальчик… – Малыш… Ну нам же хорошо вместе… Мне тоже ни с кем, никогда… Веришь? Я не хочу ничего прекращать… Ты чего боишься? Того, что ты старше? Ты офигенно выглядишь, ты вообще моложе меня смотришься!
– Да не важно, как я смотрюсь, Матвей! – снова повышаю голос я, понимая уже, что он меня сейчас опять победит! И я опять ничего не смогу донести до него! Сколько раз уже так было, боже! И заканчивалось все одинаково! Моей капитуляцией, сладкими кувырканиями в кровати и последующим самоедством! – Не важно! Важно, что я не смогу быть с тобой всю жизнь, да и не буду! Понимаешь? Не смогу родить тебе детей, а ты их захочешь! Не мотай головой, это сейчас ты не хочешь, и думаешь, что так всю жизнь будет! Не будет, Матвей! Ты захочешь детей, семью… И однажды встретишь человека, девушку, которая тебе все это даст! А я… Ты знаешь, что будет со мной? Через год? Через два? Сколько мы еще будем это скрывать?
– Да нахера скрывать? – он тоже повышает болос, бесится, ладони на подоконнике каменеют, – я на тебе женюсь!
Мне становится настолько смешно, что не выдерживаю. Боже… Какой детский лепет…
Я смеюсь, в голос, взахлеб, до слез. Уже понимая, что никак его не сдвину с этой позиции. И что он, реально, как ребенок, который хочет получить игрушку и играть с ней. Пока не надоест. И сейчас ему кажется, что так будет всегда. Наивный в чем-то мальчик.
– Да с чего ты взял, что я замуж хочу? – я закрываю лицо руками, не переставая смеяться, – тем более, за тебя?
– Не хочешь, значит? – он замирает, даже грудь, до этого тяжело ходящая ходуном, перестает двигаться, – нет?
– Конечно, нет! – смеюсь я, – боже, Матвей… Да какой замуж? Ты меня вообще не слышишь? Поиграли и хватит уже!
– Поиграли? – его голос становится еще ниже, превращаясь в хриплый надсадный рык. А затем что-то трещит, и пластиковый дешевый подоконник с хрустом ломается посередине!
Я вздрагиваю, отнимаю ладони от лица, неверяще смотрю на обломанный кусок подоконника в напряженной лапе Матвея.
Только вниз, на его белые каменные пальцы, выпуклые вены на запястье, змеящиеся по предплечью выше…
В лицо не смотрю.
Боюсь.
И не шевелюсь, когда кусок пластика летит мне под ноги, а входная дверь хлопает.
В полном оцепенении не отвожу взгляда от белеющего на темном ламинате изувеченного подоконника…
Надо же… Как он умудрился?..
А потом как-то резко силы кончаются, и осознание того, что сейчас случилось, бьет под колени.
Я чуть ли не валюсь на пол, прямо там, возле окна, и, словно за спасительную соломинку хватаясь, вытягиваю из кармана джинсов телефон.
И звоню единственному в своей жизни человеку, который точно сможет сейчас… Если не помочь, то хотя бы выслушать…
– Вера, приезжай, пожалуйста… – хриплю я, игнорируя слезы, безостановочно бегущие по лицу и мешающие говорить, – пожалуйста…
Глава 12
– Вот, посмотри, тут криво… – клиентка бесцеремонно вытаскивает пальцы из-под лампы, сует мне в лицо, – я же говорю!
– Верните руку под лампу, пожалуйста, – спокойно говорю ей, – гель не досушен, он может потечь.
– Но ведь тогда он затвердеет! И вообще ничего не исправить будет!
– Есть одна отличная поговорка, – со вздохом я откидываюсь на спинку стула и убираю инструменты от второй руки клиентки. Не сработаемся мы, сто процентов. – Незаконченную работу дуракам не показывают.
– Что? – взвизгивает дамочка, уловив знакомое определение. Похоже, ее не раз таким радовали. – Что ты себе позволяешь? Ты меня дурой назвала, что ли?
– Я лишь поделилась народной мудростью, – я пожимаю плечами и принимаюсь прибирать рабочий стол, выключаю лампу, кидаю использованные инструменты в специальный лоток, – как ее применять и к кому, вы сами решаете.
– Ах, ты… – нарощенные коровьи ресницы хлопают с такой скоростью, что еще чуть-чуть – и катастрофа произойдет: или девайс отвалится, или дамочка взлетит. И тут даже не знаю, что вероятней… – да как ты смеешь? Да я…
– Попрошу ко мне на “вы” обращаться, – сухо осекаю я начинающуюся истерику, – и не хамить.
– Да ты сама – хамка! – взвизгивает клиентка, теперь уже бывшая, как я понимаю, – и вообще… Ты куда собираешься? А доделывать?
– К сожалению, вынуждена отказать вам в услуге, – спокойно продолжаю я прибирать стол, – в связи с личными обстоятельствами.
– Чего? Ты рехнулась, корова? Какие обстоятельства? Как мне теперь ходить? Доделывай давай!
– Имею полное право отказать в услуге, – говорю я, – и не разглашать причины. А вам лучше найти себе другого мастера.
На бесплатный цирк смотрит весь салон, Валя, стилист, одобрительно показывает мне большой палец.
– Не имеешь права! – переходит на полноценный визг женщина, – где начальство твое? Корова какая! Будет она мне тут хамить! Ты кто, вообще? Обслуга! Вот и обслуживай!
– Я – такой же человек, как и вы, – я встаю со своего рабочего места, смотрю на женщину холодно, сверху вниз, хотя это затруднительно, учитывая, что она на голову выше меня, – вы с самого начала хамили мне, хотя я несколько раз попросила быть вежливей, вы препятствовали выполнению моих обязанностей, не выполняли указания, необходимые для того, чтоб получить нужный результат, подвергли себя опасности, попытавшись закурить вблизи отопительных приборов…
– Да это всего лишь вейп!
– Не имеет значения. У нас здесь общественное место, если вам мало первого аргумента. И, в итоге, перешли к прямым оскорблениям. Я могу на вас в суд подать за оскорбление чести и достоинства…
– Да как я тебя оскорбляла, ты? Охренела? – ресницы уже не хлопают, похоже, к верхним векам приклеились. Интересно, как теперь моргать будет?
– У нас установлены камеры в салоне, – обрубаю я ее увиливания, – они пишут изображение и звук. Все зафиксировано.
Женщина замолкает ошарашенно, осматривает помещение салона, и я любезно жестом показываю, куда именно
